С позиций религиозной этики интерпретировал Сократа и известный датский философ С. Кьеркегор. Как и Гегель, он характеризовал Сократа как интереснейшую личность, раскрывая, правда, такую оценку в духе своего религиозного экзистенциализма. Интересное, по Кьеркегору, — это пограничная категория, межа между этикой и эстетикой.[93] Разумеется, замечает он, стать интересным или иметь интересную жизнь — это не задача для искусственного усердия, но лишь судьбой определенное преимущество, которое, как и всякое другое преимущество в сфере духа, оплачивается глубокой болью. Такова и жизнь Сократа, интереснейшая из всех проведенных на земле. Эта экзистенция (существование) была указана ему богом, и в той мере, в какой Сократ овладевал ею, он претерпевал невзгоды и боль. Казнь Сократа с данной точки зрения предстает как неизбежная плата за интересную жизнь.
Придавая (в духе своего экзистенциализма) принципиальное значение различию между философскими позициями Сократа и Платона, Кьеркегор видит это различие в том, что Сократ существенно акцентировал внимание на экзистенции, тогда как Платон, забыв об этом, затерялся в спекулятивном.
В своей религиозно-этической интерпретации сократовской майевтпки Кьеркегор акцентирует внимание на близких его собственному мировоззрению моментах предсуществования и бессмертия души как необходимых предпосылках познающего воспоминания в трактовке Сократа. [94]
Сократ, отмечает он, был и оставался повивальной бабкой в процессе познания истины и добра — не потому, что он не обладал позитивным, а потому, что он понимал: такое отношение к другому человеку — наивысшее из всех возможных взаимоотношений между людьми. Сократ не учитель и не друг для другого: 'он не дает, а берет',[95] принимает то, что рождается у другого. 'В этом, — писал Кьеркегор, — глубинный смысл сократовской мысли, в этом его благородно осуществленная гуманность, которая не ищет суетно для себя общество умников, но чувствует себя в своей тарелке также и с дубильщиком кожи'.[96]
Для Сократа каждый человек — центр самого себя, и лишь благодаря связи с ним весь мир получает некий центр, поскольку человеческое самопознание это богопознание. 'Так, — утверждает Кьеркегор, — понимал себя Сократ и так должен понимать себя каждый человек — во все времена одинаково смиренно и одинаково гордо'.[97] В этой связи он обращает внимание на то, что Сократ имел мужество и благоразумие, довольствуясь собой в себе, представать вовне в отношениях с другими в виде глупейшего человека.
Цель всех вопросов, подчеркивает Кьеркегор, — в выявлении того, что спрашиваемый сам должен обладать истиной. И Сократ показал, что в основе каждый человек такую истину имеет. При этом, заключает Кьеркегор, обнаруживается, что 'учитель — это бог, который дает и условие, и истину'.[98]
Кьеркегоровский подход к Сократу был в дальнейшем воспринят и продолжен рядом экзистенциалистов религиозной и светской ориентации.
Если в просократовской позиции христианского экзистенциалиста и моралиста С. Кьеркегора рационалистические стороны творчества Сократа, по существу, игнорируются и обходятся, то Фр. Ницше в отличие от этого все свое критическое внимание сосредоточивает прежде всего против сократовского морализма и рационализма.
Ницше — один из самых ярых антисократиков во всей долгой истории споров вокруг афинского философа. Он во многом сознательный антипод Сократа и на протяжении всего своего творчества настойчиво, последовательно и зло атаковал его воззрения и вообще сократовское начало в философии и жизни.
В своем обзоре истории древнегреческой философии и культуры Ницше относит Сократа (наряду с Фалесом, Анаксимандром, Гераклитом, Нарменидом, Анаксагором, Эмпедоклом и Демокритом) к числу тех 'типичных философских голов',[99] которые появились в Древней Греции и усилиями которых было создано все наиболее существенное в области тогдашней философии. Уже ученик Сократа Платон, согласно Ницше, это не 'чистый тип', а лишь 'смешанный характер', сочетающий в себе черты Гераклита, Пифагора и Сократа. 'С Платона, — писал он, — недостает философам чего-то существенного в сравнении с тем, чем была республика гениев от Фалеса до Сократа'.[100]
Сократовский рационализм и скептицизм расцениваются Ницше в качестве оружия в борьбе против всей прежней культуры 'трагической эпохи Древней Греции' с присущими ей эстетизмом и пессимистическим мышлением. Гераклит смотрит на мир как пессимист и эстетик. 'С Сократа начинается оптимизм, уже более не художественный, с теологией и верою в благого Бога: вера в знающего доброго человека. Уничтожение инстинктов'.[101] На место инстинктов ставится мораль, и в человеческие отношения Сократом вносится 'морализм', тождественный для Ницше с 'сократизмом'. Тем самым Сократ, согласно трактовке Ницше, выступает в качестве первого 'декадента' в истории развития древнегреческой мысли и культуры.
Для имморалистской позиции Ницше сократовская мораль, как, впрочем, мораль вообще, есть воля к отрицанию жизни, воля к смерти. Рационализм Сократа враждебен тому инстинктивному, мистико- иррациональному, трагическому началу жизни, которое Ницше именовал дионисийским и отстаивал его в противопоставлении к рациональному аполлоновскому началу.
Сократ, по оценке Ницше, — деспотический логик, явивший собой неслыханный до него тип теоретического человека. Выступление Сократа, неимоверно усилившее слабую до него антидионисийскую тенденцию, было началом конца той трагической подосновы, на которой, по Ницше, держалась вся эллинская жизнь.
Отмечая 'неразрешимый конфликт' между Сократом и греческой государственностью и отдавая должное последовательности Сократа, этого 'загаднейшего явления древности', Ницше замечает, что он, руководствуясь своими рациональными представлениями, сумел не только жить, но и, что гораздо важнее, умереть, преодолев с помощью мысли страх смерти. Смертного приговора себе Сократ, по-видимому, добился сам, отклонив возможность изгнания. 'Умирающий Сократ стал новым, никогда дотоле невиданным идеалом для благородного эллинского юношества: впереди всех пал ниц перед этим образом типичный эллинский юноша — Платон со всей пламенной преданностью своей мечтательной души'.[102]
Вся реальная и духовная история пронизана, по Ницше, вечной борьбой между оптимистически теоретическим и пессымпстически трагическим миропониманием. И Сократ, как первообраз теоретического оптимиста, стал одним из этих двух центров всемирной истории, С точки зрения нищиевской аристократической этики роль Сократа оказалась пагубной не только для античной, но и для всей европейской культуры: своим отходом от трагического мифа и рационалистическим оптимизмом он содействовал торжеству антиаристократической, рабской морали 'толпы'.
Все современное ему общество Ницше неприязненно характеризует как 'сообщество критических сократовцев', а современную культуру — как сократовскую, или александрийскую. 'Весь современный наш мир, — писал он, бьется в сети александрийской культуры и признает за идеал вооруженного высшими силами познавания, работающего на службе у науки теоретического человека, первообразом и родоначальником которого является Сократ'.[103] Отвергая весь европейский прогресс с позиций 'неумытого судьи-Диониса', он замечает, что время сократического человека миновало. И в перспективе своей аристократической концепции 'вечного возвращения' Ницше зовет назад, к эпохе трагедии и мифа — к благодатной почве, на которой вырастет новая элита.
Но подход Ницше — редкое, если не единственное, явление на общем фоне позитивных оценок Сократа.[104] Так, австрийский историк философии конца XIX — начала XX в. Т. Гомперц характеризовал Сократа как 'первого мученика свободного исследования', просветителя и реформатора.[105] Раз в тысячелетие, отмечал оп, встречается редкая, как у Сократа, комбинация чувств и интеллекта — 'необычайная работа сердца, направленная к тому, чтобы сохранить холодность ума'.[106] Это довольно противоестественно, поскольку 'всякий энтузиаст имеет тенденцию не прояснять, а затемнять ум'. [107] Могучие страсти Сократа были направлены на просветление интеллекта.
''Ирония' — поясняет Т. Гомперц, — есть слово, которым грек обозначает мистифицирование и в
