Он не выпивал уже четыре дня. Худшее позади, уверял он себя. Это была неправда. Худшее еще предстояло пережить. Как-то Эуне спросил у него, отчего он пьет. Не задумываясь, Харри ответил: «От жажды». Он часто сожалел, что выпивка приносит больше бед, чем радостей, и трезвым бывал только из практических соображений, а не из принципа. Постоянно пить – утомительно: в награду получаешь лишь небольшую передышку от уныния и боли. Жизнь алкоголика состоит из запоев и перерывов. Где тут настоящая жизнь? На изучение этого философского вопроса у Харри не было времени. Да и ответ никак не изменил бы его жизнь в лучшую сторону. Да и в худшую тоже. Потому что все хорошее – все! – рано или поздно по закону алкогольного тяготения будет потеряно и наступит Великий Сушняк. Так он жил, пока не встретил Ракель и Олега. Тогда трезвость приобрела новое измерение, но закона тяготения никто не отменял, и сейчас у него не осталось сил выдерживать кошмары. Слушать ее крики. Видеть боль в неподвижных, мертвых глазах. Глядеть, как ее тянет вверх. Он протянул руку к холодильнику. Испытать нужно все. Положив нож рядом с бутылкой, он закрыл дверцу и вернулся в спальню.
Свет включать не стал. Между шторами просвечивала луна.
Казалось, будто кровать собирается сбросить скомканное белье. Харри забрался в постель. В последний раз без кошмаров он спал несколько минут в комнате Камиллы Луен. Тогда ему тоже снилась смерть, вот только страшно не было. Можно запереться в комнате, но спрятаться во сне нельзя.
Харри закрыл глаза.
Шторы шевельнулись. Лунная полоска дрогнула, и на стене отразился черный силуэт кровати, оттенились неровности под обоями, составляя вместе большую пятиконечную звезду.
Она лежала и слушала шум Тройской улицы за окном и его ровное дыхание совсем рядом. Иногда ей казалось, что она слышит крики из зоологического сада, но, возможно, это всего-навсего ночные поезда притормаживали перед вокзалом по ту сторону реки. Звук поезда ему нравился – он сказал об этом, как только они переехали в Трою, на самый верх бурого вопросительного знака, который Влтава чертила через всю Прагу.
Шел дождь.
Сегодня он уезжает на целый день. Говорит, что в Брно. Она услышала, как он вошел в квартиру, когда уже была в постели. В коридоре шаркнул чемодан, и вот он появился в спальне. Она притворилась, что спит, но через полуопущенные веки смотрела, как он спокойными движениями раздевается, иногда поглядывая на нее в зеркало. Потом он забрался в постель, и она почувствовала его холодные руки и шершавую от высохшего пота кожу. Они любили друг друга под шум дождя по черепице, и его кожа была соленой на вкус, и потом он заснул как ребенок.
Обычно после этого она тоже засыпала, но сейчас спать не хотелось, как не хотелось и признаваться себе, что мысли ее сейчас крутятся вокруг одного и того же. В понедельник вечером он вернулся из Осло, а на следующий день она чистила его одежду и нашла на рукаве короткий светлый волос. А в субботу он снова поедет в Осло – уже в четвертый раз за четыре недели. Конечно, волос мог принадлежать кому угодно. Мужчине. Или даже собаке…
Он начал храпеть.
Она вспомнила, как они встретились. Из-за открытого выражения лица и доверительного тона она ошибочно приписала ему открытость во всем. Растаяла от него, как весенний снег на Вацлавской площади. Но, пав жертвой такого обаяния, скоро начинаешь терзаться подозрениями: а вдруг кроме тебя у него есть кто-то еще?
Впрочем, он относился к ней с уважением. Почти что как к равной, хотя денег у него было достаточно, чтобы обращаться с нею, как с обычной проституткой с Перловой улицы. Этот человек был просто клад. Единственный, который она нашла в своей жизни, и единственный, который по-настоящему могла потерять. Она это понимала – и потому не спрашивала ни с кем он был, ни чем занимался.
Но теперь случилось то, что вынуждало ее узнать, действительно ли на него можно положиться. Потому что в жизни появилось кое-что еще более драгоценное. Ему она пока ничего не говорила. Да и сама узнала обо всем лишь три дня назад, когда вернулась от врача.
Она выскользнула из постели и бесшумно прошла к двери. Осторожно опустила дверную ручку и мельком бросила взгляд на его отражение в зеркале над комодом. Вышла в коридор и осторожно закрыла за собой дверь.
Чемодан был мышиного цвета, с выдвижной ручкой. Почти новый, но местами уже поцарапанный, с полуоборванными наклейками таможенного досмотра и названиями городов, о которых она даже не слышала.
В полумраке она видела, что цифровой замок выставлен на «0-0-0». Как и обычно. И знала, что так он не раскроется. Открытым она этот чемодан никогда не видела, кроме тех случаев, когда лежала в постели, а он собирал вещи в дорогу. Совершенно случайно, когда он в последний раз собирался, она увидела цифровую комбинацию на обратной стороне крышки. Запомнить три цифры не так уж сложно, если захотеть. Забыть про все и запомнить три цифры – гостиничный номер, куда ей однажды сказали подойти, уточнив, что надеть и какие есть особые пожелания.
Она прислушалась. За дверью слышалось мерное похрапывание.
Чего-то она не знала. Чего-то и не должна была знать. Чего-то не сделала, хотя следовало бы. Но все это было в прошлом. Она прикоснулась кончиками пальцев к колесикам с цифрами. С этого момента важно было только будущее.
Замки мягко щелкнули и открылись.
Она сидела на корточках и смотрела.
Под крышкой на белой рубашке лежал страшный черный металлический предмет. Пистолет. И не нужно было проверять, чтобы убедиться, что он настоящий. Она видела их и раньше – в своей прошлой жизни. К горлу подступил ком, к глазам – слезы. Она зажала лицо ладонями и дважды прошептала про себя мамино имя.
Прошло всего несколько секунд.
Потом она глубоко и спокойно вдохнула. Она переживет. Они переживут. По крайней мере, это объясняет, почему он не распространяется о том, как зарабатывает такие деньги, – уж наверное, немалые. У нее в голове мелькнул вопрос: «Разве я не зарабатывала столько же?»
Она собралась с духом.
Чего-то она не знала. Чего-то и не должна была знать.
Она закрыла чемодан и обнулила кодовый замок. Послушала под дверью, осторожно открыла ее и прокралась внутрь. На кровать из коридора упал прямоугольник света. Если бы она перед тем, как закрыть дверь, взглянула в зеркало, увидела бы, что один глаз у него открыт.
Но она была слишком занята своими мыслями. Вернее, одной мыслью, которую обдумывала снова и снова, лежа и прислушиваясь к шуму улицы, крикам из зоологического сада и его глубокому ровному дыханию: «С этого момента важно только будущее».
Крик. Звон бутылки, разбивающейся о тротуар. Хриплый смех. Ругань. Кто-то убегает по Софиес-гате в сторону стадиона «Бишлет».
Харри смотрел в потолок и слушал ночную улицу. Три часа он проспал без сновидений, проснулся и начал думать. О трех женщинах, двух местах преступлений и одном мужчине, который предложил неплохую цену за его душу. Он пытался отыскать в этом систему. Дешифровать код. Увидеть общую картину. Понять то, что Эйстен называл особым измерением: не «как», а «зачем».
Зачем переодеваться велокурьером и убивать двух, а скорее всего, трех женщин? Зачем выбирать такие места, где убивать труднее всего? Зачем оставлять послания? И если за каждым убийством стоит сексуальная подоплека, почему ни на теле Камиллы Луен, ни на теле Барбары Свендсен не обнаружено следов насилия?
У Харри разболелась голова. Он отшвырнул пододеяльник и повернулся на другой бок. Цифры электронных часов горели красным, показывая два часа пятьдесят одну минуту. Последние вопросы Харри задал сам себе. Зачем думать о душе, если это разбивает сердце? Зачем, собственно, переживать о системе, которая тебя ненавидит?
Он встал и вышел на кухню. Посмотрел на шкафчик над мойкой. Открыл кран, подставил под него
