провести его через суматоху зала отлетов на крытую парковку, укрыться за автомобилем, выстрел в голову, труп под машину, выбросить револьвер до контроля безопасности, выход 32, рейс на Копенгаген.
Он уже начал вытаскивать револьвер и был в двух шагах от Юна Карлсена, когда тот неожиданно вышел из очереди и быстрым шагом направился в другой конец зала.
Юн твердил себе: бежать никак нельзя, ведь сразу станет ясно, что он понял, что раскрыт. Он не узнал противника в лицо, но этого и не требовалось. На нем была красная косынка. Спускаясь по лестнице в зал прилетов, Юн чувствовал, как обливается потом. Внизу он свернул в противоположную сторону, а очутившись вне поля зрения тех, что на лестнице, сунул сумку под мышку и побежал. Лица встречных людей проносились мимо, с пустыми глазницами Рагнхильд и ее нескончаемым криком. Он сбежал вниз по другой лестнице, и внезапно люди исчезли, он был один, вокруг только промозглый холодный воздух да эхо его собственных шагов в широком коридоре, плавно уходящем вниз. Понятно, коридор ведет на парковку. Он помедлил. Глянул в черный глаз камеры наблюдения, словно ожидая ответа. Дальше впереди светилась табличка над дверью, словно его собственное изображение: мужчина, стоящий по стойке «смирно». Укрытие. Неприметное. Можно там запереться. И выйти только перед самым отлетом.
Он услышал гулкий отзвук быстрых, приближающихся шагов. Бросился к туалету, открыл дверь, вошел. Туалет сиял белым светом, именно так он представлял себе небеса, отверзающиеся перед умирающим. Учитывая, что находится туалет на отшибе, размеры его непомерно велики. Пустые ряды белых раковин выстроились в ожидании по одну сторону, по другую — такой же белый ряд кабинок. Дверь за спиной закрылась, замок с легким металлическим щелчком вошел в гнездо.
В тесной комнате охраны ословского аэропорта воздух был неприятно жаркий и сухой.
— Вон он, — сказала Мартина.
Харри и двое охранников на стульях сперва посмотрели на нее, потом на сплошную стену мониторов, куда она показывала.
— Который? — спросил Харри.
— Этот. — Мартина шагнула ближе к монитору, на котором виднелся безлюдный коридор. — Я видела, как он прошел. И совершенно уверена: это он.
— Камера установлена в коридоре, ведущем на парковку, — сказал один из охранников.
— Спасибо. Дальше я один, — сказал Харри.
— Погодите, — возразил охранник. — Здесь международный аэропорт, и, кроме полицейского удостоверения, необходимо разрешение…
Он осекся. Харри вытащил из-за пояса револьвер:
— Полагаю, этого пока достаточно? — Ответа он ждать не стал.
Юн слышал, что кто-то зашел в туалет. Но теперь доносился только шум воды в белых каплевидных раковинах за дверцей кабинки, где он заперся.
Он сидел на крышке унитаза. Сверху кабинки открытые, а внизу дверь доходит до самого пола, поэтому ноги подбирать незачем.
Шум воды утих, послышалось журчание.
Кто-то мочился.
Первая мысль: это не Станкич, не может человек быть настолько хладнокровным, чтобы мочиться перед убийством. Затем он подумал, что отец Софии, наверно, не лгал, когда рассказывал о Маленьком Спасителе, которого можно задешево нанять в загребской гостинице «Интернациональ»: он не знает страха.
Юн отчетливо услыхал негромкий треск застегиваемой молнии и снова водяной оркестр в белом фаянсе.
Затем, как по мановению дирижерской палочки, все стихло и тотчас послышалось журчание воды из крана. Человек мыл руки. Тщательно. Завернул кран. Снова шаги. Легкий щелчок двери. Металлический.
В кабинку постучали.
Три раза, слегка, но чем-то твердым. Стальным.
Кровь отхлынула от головы. Он не шевелился, закрыл глаза и затаил дыхание. Но сердце билось. Где-то он читал, что у некоторых животных ухо улавливает стук сердца перепуганной жертвы, так они ее и находят. Не считая биения сердца — абсолютная тишина. Он крепко зажмурил глаза и подумал, что если сосредоточится, то увидит сквозь потолок холодное, ясное звездное небо, увидит незримую, но успокаивающую логику и план планет, увидит смысл целого.
И тут грянул неизбежный шум.
В лицо ударила волна воздуха, и на миг он подумал, что это от выстрела. Осторожно открыл глаза. На месте замка торчали щепки. Перекошенная дверь висела на одной петле.
Человек перед ним распахнул пальто, под которым был черный смокинг и рубашка, такая же ослепительно белая, как стены за его спиной. На шее красный шелковый шарфик.
Одет к празднику, подумал Юн.
Он втянул в легкие запах мочи и свободы, глядя на скорченную фигуру в кабинке. Неуклюжий, страшно перепуганный парень, дрожащий в ожидании смерти. В других обстоятельствах он бы спросил себя, что мог натворить этот человек с тусклыми голубыми глазами. Но на этот раз он знал. И впервые с тех пор, как за рождественским обедом ликвидировал отца Джорджи, он испытает удовлетворение. И ему больше не страшно.
Не опуская револьвер, он взглянул на часы. До отлета тридцать пять минут. Он видел камеру слежения в коридоре. Значит, и на парковке тоже есть камеры. Дело надо делать здесь. Вытащить его из этой кабинки, затолкать в другую, застрелить, запереть кабинку изнутри, перелезть через стенку и уйти. Юна Карлсена не найдут, пока аэропорт не закроется на ночь.
— Get out![58] — скомандовал он.
Юн Карлсен сидел словно в трансе и не пошевелился. Он взвел курок, прицелился. Юн Карлсен медленно вышел из кабинки. Остановился. Открыл рот.
— Полиция. Опусти оружие.
Харри, сжимая обеими руками револьвер, целился в спину человека в красном шелковом шарфике; дверь за спиной закрылась с металлическим щелчком.
Человек не опустил револьвер, по-прежнему метил в голову Юна Карлсена, сказал по-английски, со знакомым выговором:
—
— Превосходная, — ответил Харри. — Прямо тебе в затылок. Опусти оружие, я сказал.
— А откуда мне знать, что вы вооружены, Харри? Револьвер-то ваш у меня.
— У меня тот, что принадлежал коллеге. — Харри видел, как палец лег на спуск. — Джеку Халворсену. Которого ты зарезал на Гётеборггата.
Человек перед ним оцепенел.
— Джеку Халворсену, — повторил Станкич. — Почему вы решили, что это был я?
— Твоя ДНК в рвоте. Твоя кровь на его пальто. И свидетель, который стоит перед тобой.
Станкич медленно кивнул:
— Понимаю. Я убил вашего коллегу. Но если вы так думаете, то почему еще не пристрелили меня?
— Потому что мы разные, ты и я, — сказал Харри. — Я не убийца, а полицейский. Так что, если ты сейчас положишь револьвер, я заберу только половину твоей жизни. Ровно двадцать лет. Выбирай, Станкич. — Мышцы плеч у Харри уже начали болеть.
—
Харри понял, что Станкич крикнул это Юну, только когда Юн как бы очнулся.
