побережье?
У Олега кровь прилила к щекам.
Катрина громко засмеялась и легко дотронулась до его плеча:
— Извини, я просто любопытная.
Мальчик покраснел так густо, что белки глаз засверкали на лице, как у негра.
— Я тоже любопытный, — сказал Харри, протягивая Олегу кебаб. — И вот мне интересно, неужели ты уже отыскала общий рисунок, как я тебя просил, Братт? Если уж у тебя достало времени сходить на концерт. А?
Харри посмотрел на нее так, что она тотчас поняла: задирать паренька не следовало.
— Кое-что нашла, — сказала Катрина, открывая бутылку «Фарриса», — но ты сейчас занят, так что давай перенесем разговор на завтра.
— Я не настолько занят, — нахмурился Харри и тут же позабыл о пленке жира и духоте.
— Вообще-то это конфиденциальная информация, а тут народ повсюду, — оглянулась Катрина. — Но, пожалуй, я могу прошептать тебе на ухо пару ключевых слов.
Она наклонилась ближе, и сквозь запах кипящего масла он уловил аромат духов, почти мужских, и ее жаркое дыхание:
— Прямо у входа стоит черный «фольксваген-пассат». За рулем сидит женщина, которая давно пытается привлечь твое внимание. Я так понимаю, это мать Олега…
Харри резко выпрямился и посмотрел в окно. Ракель вывернула руль и подняла на него глаза.
— Не испачкай тут ничего, — проворчала Ракель, когда Олег с кебабом в руке прыгнул на заднее сиденье.
Харри стоял у открытого окна. На ней были простые светло-голубые джинсы. Он их хорошо знал. Знал, как они пахнут и как по ним скользит ладонь или щека.
— Как концерт? — обратилась она к Харри.
— Спроси Олега.
— А что это за группа-то? — Ракель посмотрела на Олега в зеркало заднего вида. — Мне показалось, народ немножко странновато одет.
— Красивые песни про любовь и все такое, — ответил Олег и быстро подмигнул Харри, как только мать отвернулась от зеркала.
— Спасибо, Харри, — поблагодарила Ракель.
— Не за что. Езжай аккуратнее.
— А кто та женщина?
— Коллега. Новенькая у нас.
— Да? А такое впечатление, что вы уже хорошо знакомы.
— Почему?
— Вы… — Она осеклась. Потом медленно покачала головой и засмеялась. Это был низкий грудной смех, идущий, казалось, прямо от сердца. Уверенный и растерянный одновременно. Смех, в который Харри однажды и влюбился. — Прости, Харри. Спокойной ночи.
Стекло поползло вверх, черный автомобиль соскользнул с тротуара и уехал.
Харри неспешно двинулся по Бругата. На каждом шагу здесь были забегаловки, кафе и бары, сквозь открытые двери которых лилась музыка. Он решил было выпить кофе в «Теддис софтбаре», но потом счел идею неважной и прошел мимо.
— Кофе? — удивленно переспросил парень за стойкой.
Из музыкального автомата лилась песня Джонни Кэша, и Харри поднес палец к губам.
— А что, есть предложение получше? — услышал Харри собственный голос, знакомый и незнакомый одновременно.
— А то! — ответил парень и откинул сальные волосы назад. — Свежесваренного кофе нет, так что как насчет свеженалитого пивка?
Джонни Кэш пел о Боге, крещении и новых высотах.
— Отличная мысль, — согласился Харри.
Парень просиял.
Тут Харри почувствовал, что в кармане завибрировал мобильный. Он схватил его так резко и жадно, будто этого звонка как раз и ждал.
Это был Скарре.
— Мы только что получили заявление о пропаже человека. Вроде подходит: женщина, замужняя, двое детей. Несколько часов назад муж и дети вернулись домой, а ее уже не было. Живут в лесах, в Соллихёгде. Никто из соседей ее не видел, а на машине она уехать оттуда не могла, потому что машина была у мужа. Да и на дороге никаких следов не обнаружено.
— И следов пешехода?
— Нет. Там в горах до сих пор лежит снег.
На стол перед Харри с характерным звуком встал полулитровый бокал.
— Харри? Ты слушаешь?
— Да, да. Я просто думаю.
— О чем?
— Есть там снеговик?
— Что?
— Снеговик!
— Мне-то откуда знать?
— Так поедем сейчас и выясним. Садись в машину, подберешь меня на Стургата.
— А завтра мы этим не сможем заняться, Харри? Я тут на вечер раздобыл себе телку и собираюсь потрахаться, а ту бабу только заявили в поиск, так что пока не горит.
Харри взглянул на каплю пивной пены, которая змеей поползла по стенке бокала.
— Вообще-то, — пробормотал Харри, — горит, причем дьявольски.
Бармен изумленно смотрел на нетронутые поллитра пива, пятидесятикроновую купюру, лежащую на стойке, и на широкую спину, которая уже исчезала в дверях, откуда лился голос Джонни Кэша.
— Сильвия не собиралась никуда уходить, — твердо сказал Ролф.
Ролф Оттерсен был худ до костлявости. Фланелевая рубашка застегнута на все пуговицы, а из воротника торчит голова на тощей шее. Похож на какую-то болотную птицу, решил Харри. Из рукавов рубашки высовывались небольшие руки с длинными тонкими пальцами, находившимися в беспрестанном движении. Ногти на правой руке были длинные и острые, как когти. Глаза казались большими за толстыми стеклами круглых очков в простой стальной оправе — такие были популярны у радикально настроенной молодежи в шестидесятые годы. Плакат на горчичного цвета стене изображал индейцев, несущих анаконду. Харри узнал обложку альбома Джони Митчелла, который вышел еще в каменный век хиппи. Рядом с плакатом висела репродукция известного автопортрета Фриды Кало. Женщина-лидер, подумал Харри. Картину-то наверняка выбрала жена. Пол был из неструганых сосновых досок, а освещалась комната целым собранием древних парафиновых ламп и светильников из коричневой глины, сделанных, похоже, руками обитателей этого дома. В углу у стены стояла гитара с нейлоновыми струнами. Вот, оказывается, почему у Ролфа Оттерсена такие ногти.
— Вы уверены, что она не собиралась никуда уходить? — переспросил Харри.
На журнальном столике перед ним лежала фотография жены Ролфа, снятой с детьми, десятилетними близнецами Эммой и Ольгой. Сильвия Оттерсен смотрела на мир большими сонными глазами, какие бывают у людей, которые всю жизнь носили очки, а потом перешли на линзы или сделали лазерную коррекцию зрения. У девочек глаза были точь-в-точь как у матери.
— Да. Она бы предупредила, — ответил Ролф Оттерсен. — Оставила бы записку. С ней что-то случилось.
Несмотря на отчаяние, голос его был тих и мягок. Ролф Оттерсен вынул из кармана брюк носовой
