зубья, оказавшиеся возле его ног, и упал навзничь.
– Делай что хочешь… – начала было Бобби – и осеклась.
С минуту Питер лежал на земле неподвижно, так что Бобби сделалось страшно. Потом она еще больше перепугалась, потому что он приподнялся, сел, громко крикнул, снова упал – и продолжал кричать, уже не так громко, но не переставая. Звук был такой, как будто где-то на расстоянии четверти мили резали поросенка.
Мама высунулась в окно, и не прошло минуты, как она уже была в саду и стояла на коленях возле Питера, который по-прежнему визжал, не переставая.
– Что случилось, Бобби? – спросила мама.
Бобби молчала. За нее ответила Филлис:
– Мама, понимаешь, они тянули грабли – Бобби к себе, а он к себе. Потом Бобби отпустила руки…
– Питер, перестань, – строго проговорила мама. – Прекрати визжать и объясни, что с тобой.
Питер растратил весь воздух из легких на последний взвизг и замолчал.
– Ну, – встревоженно спросила мама, – скажи, что у тебя болит?
– Если бы у него болело, он бы такого не устроил, – заметила Бобби, – он же не трус.
– Я, кажется, просто сломал ногу, – гневно проговорил Питер. Потом он сильно побледнел, и мама обняла его за плечи.
– У него серьезное увечье. И он теряет силы. Бобби, сядь и положи его голову к себе на колени.
Мама стала развязывать шнурки на ботинках сына. И когда она сняла правый ботинок, что-то закапало на траву. Это была кровь. Мама сняла носок, и все увидели три глубоких раны на стопе и лодыжке, а вся нога была покрыта красными пятнами. Ему в ногу вонзились грабли.
– Скорее сюда воду! Полный таз! – приказала мама Филлис.
Но Филлис испугалась, что не донесет таз или прольет воду, потому набрала воды в кувшин.
Питер больше не открывал глаз. Мама перевязала ему ногу носовым платком, и они вместе с Бобби внесли мальчика в гостиную и уложили на длинный деревянный диван со спинкой. А Филлис уже бежала со всех ног за доктором.
Мама поудобнее устроила Питера на диване и разговаривала с ним. А Бобби в кухне тем временем поставила чайник на плиту и приготовила заварку.
«Вот все, что я могу сделать, – говорила она про себя. – А Питер, может быть, умрет, или будет калекой, всю жизнь проковыляет на костылях, или будет носить ботинки на такой здоровенной подошве, как бревно».
Она стояла у задней двери и проигрывала в мыслях самые страшные последствия случившегося, уставясь на раковину для мытья посуды.
– Я не хочу жить! – вдруг громко выкрикнула она.
– Что такое? В чем дело? – услышала она голос за спиной. Это вошел Перкс. Он принес с собой корзину с растениями и мягкой, ухоженной землей.
– Ах, это вы… А у нас беда. Питер проткнул граблями ногу – три большие, зияющие раны, как у солдат на войне. И это отчасти случилось по моей вине.
– Ничего, это пройдет. Чем я могу помочь?.. Доктор его осмотрел? Все будет в порядке, – продолжал Перкс. – У отца был двоюродный брат. Его на сенокосе проткнули вилами чуть ли не насквозь. И через месяц он уже был здоров. Только потом у него часто болела голова. Но это, говорят, не потому что его проткнули, а потому что он долго лежал на солнцепеке. Я его хорошо помню. У него было очень доброе сердце, хотя чересчур уж мягкое.
История дяди Перкса несколько успокоила и воодушевила Бобби.
– Я вижу, – сказал Перкс, – что тебе теперь не до сада. Ты покажи мне, где твой участок. Я все там прополю и вскопаю. А ушки у меня на макушке. Когда доктор будет выходить, я услышу все, что он будет говорить маме, и передам тебе. Не огорчайся уж слишком. Я почти уверен, что все не так серьезно.
Вскоре пришел доктор Форрест. Он осмотрел Питера, сделал перевязку и сказал, что Питер в течение недели не должен наступать на больную ногу.
– А он не будет хромать? Или, не дай Бог, костыли? Или шишка на ноге? – срывающимся шепотом спрашивала Бобби, когда доктор вышел на крыльцо.
– Что вы, голубушка, Бог с вами! Через неделю будет бегать, как ни в чем не бывало. Не из-за чего вам сокрушаться, добрая Матушка Гусыня.
Потом, когда мама пошла проводить доктора и выслушать последние напутствия, а Филлис вышла в кухню поставить чайник, Бобби и Питер смогли наконец поговорить с глазу на глаз.
– Доктор говорит, что ты не будешь хромым или увечным.
– Не хотелось бы, конечно, быть посмешищем, – угрюмо процедил Питер, но по всему чувствовалось, что весть его обрадовала.
– Питер, пожалуйста, прости меня, – помолчав, сказала Бобби.
– Все в порядке! – грубоватым тоном ответил Питер.
– Я во всем виновата, – продолжала сестра.
– Чего там!.. Я вел себя не лучше.
– Если бы мы не ссорились, ничего бы не случилось. Давай больше никогда не будем ссориться. Надо мне было раньше прекратить спорить.
– Чепуха! Я бы все равно, наверное, не успокоился. А потом ссора тут не имела такого уж большого значения. Я с таким же успехом мог бы напороться на мотыгу, или сунуть руку в косилку, или угореть. Мало ли бывает несчастных случаев без всяких ссор?
– Все равно не надо было ссориться, – со слезами в голосе продолжала Бобби, – ты вот теперь лежишь, тебе больно.
– Если уж говорить начистоту, то дело в твоей неловкости. Можешь в воскресной школе покаяться в невольном прегрешении. Будет грустно, если ты из-за этой истории превратишься в зануду.
– Не превращусь. Но только тяжело, когда изо всех сил стараешься быть хорошей, а все равно однажды поступаешь плохо.
(Разговор затягивается, – прости меня, любезный читатель!)
– Все равно можно считать, что все кончилось хорошо. Потому что ведь если бы ты покалечилась, было бы гораздо хуже. И я рад, что это не ты, а я. Во-первых, ты лежала бы на диване как страдающий ангел. А во-вторых, домашнее хозяйство окончательно пришло бы в запустение. Я бы этого не вынес.
– Но я ведь не покалечилась!
– Но могла бы!
– Но ведь не я же страдаю, а ты!
– Дети, вы что, опять ссоритесь? Опять? – спросила вошедшая в комнату мама.
– Нет, мама, – ответил Питер, – мы просто говорим… Если мы в чем-то не согласны друг с другом, это еще не называется «ссоримся».
Мама вышла, и тогда Бобби напустилась на Питера:
– Я виновата в том, что ты покалечился. Никто, кроме меня. Но что ты обозвал меня «занудой», – ты после этого просто скотина!
– Ну хорошо, – неожиданно спокойно ответил Питер. – Положим даже, что я скотина. Но в твоем характере есть что-то… Когда я упал, ты, с одной стороны, потеряла голову, а с другой – взялась рассуждать, трус я или не трус. Тебе надо следить за собой, и если тебе приходит на ум что-нибудь занудное, ты вовремя себя останавливай.
– Хорошо, я буду за собой наблюдать.
– А теперь заключим мир, – многозначительно произнес Питер. – Похороним свои томагавки в волнах минувшего. Позволь, старый товарищ, пожать твою руку… Вообще-то я устал.
Он чувствовал себя усталым еще много дней, диван казался мальчику жестким и неудобным, несмотря на то, что ему подкладывали многочисленные подушки, валики и свернутые одеяла. Питера очень мучило то, что он не может никуда выйти. Чтобы слегка развеселить больного, диван передвинули под окно, и он мог видеть дымок от поездов, простирающийся над долиной. Но самих поездов не видел.
Бобби покачал у чувствовала, что быть няней при Питере ей совсем не легко: стоит ей заворчать, как обзовут занудой. Но потом это чувство прошло, и сам Питер признавал, что Бобби и Филлис ухаживают за
