Тогда наступит мой день рождения…
День, когда я стану мужчиной…
И…
И…
И тогда…
Случится то, что случается со всеми мальчиками, которые становятся мужчинами…
Они проходят через это сами, в одиночку…
Без чьей-либо помощи…
Убивают в себе детство до последней капли…
И…
И…
И вот куда на самом деле подевались люди, которые…
Вот черт…
Я больше не хочу об этом говорить.
А описать свои чувства попросту не могу.
Я смотрю на Бена: он теперь стал совсем другим человеком, ничуть не похожим на моего Бена.
Знание опасно.
— Вот почему никто тебе не говорил, — произносит он. — Чтобы ты не сбежал отсюда.
— Разве вы бы не защитили меня? — спрашиваю я. Ах, черт, опять это мяуканье! Заткнись!
— Мы
— Почему вы ждали так долго? Все должно случиться и уже через месяц! Зачем тянули?
— Беда в том, что мы не можем пойти с тобой, Тодд. А бросить тебя на произвол судьбы… Это невыносимо! Ты еще так мал… — Он опять гладит обложку дневника, — Мы надеялись на какоенибудь чудо, что нам не придется…
…тебя терять, продолжает за него Шум.
— Но чуда не произошло, — говорю я.
Бен качает головой и протягивает мне дневник.
— Прости нас. Прости, что все вышло именно так.
И в его Шуме столько искренней скорби, столько тревоги и невыносимой грусти, что я понимаю: он говорит правду и поделать ничего нельзя. Я неохотно беру книжку, кладу ее обратно в пакет и прячу в рюкзак. Больше мы ничего не говорим. Да и что говорить? Все или ничего. Всего не скажешь, остается ничего.
Бен вновь притягивает меня к себе, задевая воротником разбитую губу, как Киллиан, но на сей раз я не отшатываюсь.
— Всегда помни, — говорит он, — когда твоя ма умерла, ты стал нам сыном. Мы с Киллианом очень тебя любим. Всегда любили и будем любить.
Мне хочется промямлить что-то вроде «Никуда я не пойду…», но я не успеваю.
Раздается БАХ!!! — такого грохота я еще никогда не слышал в Прентисстауне, как бутто что-то взорвалось, взорвалось прямо в небе.
И звук мог раздаться только на нашей ферме.
Бен сразу меня отталкивает. Хотя он ничего не говорит, в его Шуме бьется одно слово Киллиан!
— Я пойду с тобой! — выпаливаю я. — Помогу вам драться.
— Нет! — кричит в ответ Бен. — Ты должен бежать. Пообещай мне, что убежишь. Пройдешь через болото и
Секунду или две я молчу.
—
— Обещай! — лает Манчи, и даже в его голосе слышится страх.
— Обещаю, — наконец выдавливаю я.
Бен убирает руку за спину и что-то достает: дергает из стороны в сторону, пока оно не отстегивается совсем, и передает мне. Это его охотничий нож, большой, складной, с костяной рукоятью и зазубренным клинком — такой что угодно прорежет. Именно такой я мечтал получить на свой главный день рождения. Бен дает мне его прямо с ремнем, такшто теперь я могу носить его сам.
— Возьми. На болоте пригодится.
— Я еще никогда не дрался со спэком, Бен.
Но он не убирает нож — приходится взять.
С фермы опять долетает БАХ! Бен оборачивается на звук, потом снова смотрит на меня.
— Живо. Спустись вдоль реки к болоту и пройди его насквозь. Беги как можно быстрее и лучше не оглядывайся, Тодд Хьюитт. — Бен берет меня за руку и крепко сжимает. — Я найду тебя, если смогу. Клянусь, — говорит он. — Но ты не останавливайся, Тодд. Помни, что обещал.
Вот и все. Это наше прощание. Прощание, о котором севодня утром я даже не догадывался.
— Бен…
— Вперед! — кричит он и убегает прочь, оглянувшись всего один раз, — назад к тому, что творится сейчас на краю нашего света.
6
Нож в моей руке
— Вперед, Манчи, — говорю я и разворачиваюсь в сторону болота, хотя мне всей душой хочется броситься следом за Беном. Он побежал в другую сторону, чтобы сбить с толку преследователей.
На миг я останавливаюсь: из дома доносится несколько взрывов потише. Я вспоминаю про винтовку, которую Киллиан отобрал у Прентисса-младшего, и про винтовки мэра Прентисса и его людей, спрятанные в городе. Десятки ружей против одного украденного и нескольких наших… долго Киллиан не продержится. Но что это были за взрывы? Тут меня осеняет: Киллиан и взорвал генераторы, чтобы сбить с толку врагов, растревожить Шум города и спрятать мой шепоток во всеобщем гвалте.
Все ради меня.
— Вперед, Манчи, — повторяю я, и мы бежим к реке, а потом сворачиваем направо и спускаемся по берегу с холма, держась подальше от зарослей у самой кромки воды.
Зарослей, в которых живут кроки.
Я вынимаю нож и крепко стискиваю рукоять.
— Что так, Тодд? — без конца лает Манчи (это у него заместо «Что происходит?»).
— Не знаю, Манчи. Заткнись и не мешай мне думать.
Рюкзак на бегу бьет меня по спине, но мы не сбавляем шага: продираемся через высокую траву и перепрыгиваем через упавшие деревья.
Я вернусь. Да, я непременно вернусь. Мне сказали, на болоте я сам пойму, что делать: вот я и разобрался. Сперва убью спэка, если смогу, а потом вернусь на ферму и помогу Бену с Киллианом, и мы вместе сбежим в то место, о котором говорил Бен.
Да, так и поступлю.
— Обещал, Тодд, — говорит Манчи. У него испуганный голос: заросли все ближе и ближе.
— Заткнись. Я пообещал, что не буду останавливаться, но для этого мне сперва надо вернуться.
— Тодд? Тодд? — повторяет Манчи. А мне все равно.
На ферме нас теперь не слышно. Прежде чем превратиться в болото, река немного изгибается на восток, уводя нас еще дальше от города, и уже через минуту мы не слышим ничего, кроме собственного Шума и рева реки, который скрывает Шум охотящихся кроков. Бен называет это «эвалюцыей», но почему-то не велит думать о ней рядом с Аароном.
