Мать Пети Пашко была не обычная мать. Она была мать-героиня. У нее было одиннадцать детей. Четверо уже взрослых, а остальные — мелюзга. И вся эта мелюзга сидела сейчас на крыше вокруг матери, как птенцы в гнезде.
Потом уже Пащиха рассказывала, что мужа ее и старших детей в ту ночь как раз не было дома — уехали в Киев устраивать в техникум среднего сына. И бедной матери пришлось самой спасать детей от наводнения. Закрутившись, она не успела вынести пятилетнего Алешку, который с перепугу забился на печь. А вода уже залила окна.
— Ой, спасите! Ой, погибнет малец! Ой, люди добрые!
Старший лейтенант Пайчадзе не колебался ни мгновения.
— Давай тачку до той хаты, да! — Приказал он водителю. И за каких-то несколько секунд мы были уже возле дома Пашков.
— Ой, ломайте дом! Ой, что хотите делайте, спасите мне только сына! Ой, люди добрые! — Причитала надрываясь Пащиха.
Пайчадзе скинул сапоги и одним движением вскочил на борт машины.
— Прожектор на окно! — Скомандовал он и с размаху бултыхнулся в воду.
Через мгновение яркий свет прожектора был направлен вниз, на стену дома, где едва выглядывала над водой верхняя кромка окна. Возле окна показалась голова Пайчадзе. Она то исчезала под водой, тогда снова появлялась. Видно было, что он выбивает ногами окно. Но вот над водой на мгновенье мелькнули его босые ноги — лейтенант снова нырнул.
Есть такое выражение «время остановилось». Я раньше не понимал этого. И действительно бывают минуты, когда время словно останавливается, когда перестаешь дышать, и сердце не бьется, и не ощущаешь, сколько прошло — секунда или час. Будто выключились у тебя внутри часы, перестал тикать. И так страшно. Ты словно опустошен. Ничего в тебе нет, кроме жуткого ожидания.
И вдруг — затикали!.. Из воды у окна вынырнули две головы — Пайчадзе и Алешкина, живая и перхающая. Это было так радостно, что я аж закричал. И мать закричала, и детвора, и солдаты на «тачке». Солдатские руки моментально подхватили Алешку из воды и передали прямо на крышу — матери. Потом подхватили и втянули в машину Пайчадзе. Все это произошло так быстро и как будто просто, что не о чем и рассказывать.
Обхватив мокрого Алешку, прижимая и целуя его, мать не успела даже поблагодарить старшего лейтенанта. Мы уже отплывали. Пайчадзе только крикнул:
— Вас скоро сниму! И действительно — уже подплывала другая машина. До меня сразу дошел железный закон армии: приказ есть приказ. Первейшая обязанность солдата — выполнение приказа. Вот Пайчадзе совершил только что подвиг — спас ребенка, рискуя своей жизнью (вон у него даже кровь на руках и на лице — порезался о стекло в окне), но он не думал сейчас об этом — он спешил выполнить приказ, спешил к крайней хате. И даже будто чувствовал себя виновным, что в силу обстоятельств вынужден был задержаться для подвига, и теперь пытался наверстать упущенное время.
Я с восхищением смотрел на Пайчадзе, который по-мальчишески прыгал на одной ноге, вытряхивая из уха воду, и только теперь разглядел его как следует. Он был совсем молодой, хоть и с усиками. И уши у него были оттопырены, прямо как у Павлуши. И вообще, как ни странно, он чем-то напоминал мне Павлушу. И я подумал: «А где Павлуша? Что он делает?». И тут же вздрогнул, — увидел его. Это было просто невероятно! Но я уже давно заметил: стоит, к примеру, встретить на улице кого-то похожего на твоего друга или знакомого и подумать о нем, как обязательно вскоре встретишь его самого. Со мной много раз уже было такое. Я не знаю, почему это так, но это закон.
И когда я увидел Павлушу, я вздрогнул от неожиданности, но почти не удивился. Потому что где-то в глубине души уже предчувствовал, что увижу его.
В первое мгновение я увидел только лодку, идущую к хате навстречу нам от густых прибрежных ив. Только затем разглядел фигуру, которая стоя гребла на лодке. Я сразу узнал Павлушу. Я узнал бы его даже без прожектора, в темноте… На дне плоскодонки лежала хорошо известная мне красная надувная резиновая лодочка, которую в прошлом году подарил Павлуше его киевский дядя. Этот ладная одноместная лодочка, не тонула, как ее не переворачивай, и вызвала зависть у всех наших ребят. Ясно — Павлуша добрался на своей надувной к иве, где были привязаны лодки всей деревни, нашел там лодку которую чудом не унесло и не потопило, и теперь плывет спасать людей. Вот молодец! Ну молодец! Лихой все-таки хлопец! Что бы он обо мне там не думал, что бы ни говорил, как бы не относился ко мне, а я объективно… Люблю правду! Молодец! Молодец! Настоящий, геройский парень!
А я?.. Эх!.. Катаюсь себе на амфибии расчудесной, которую и атомная бомба не потопит. Тоже мне геройство!..
Мы уже подплывали к крайней хате. Собственно, правильнее говорить до двух крайних хат, которые стояли рядом, в одном дворе. Это был двор бабки Мокрины. Одна хата была старая, покосившаяся, под соломенной крышей. Вторая — новый, недостроенный кирпичный дом, на котором не было еще и крыши, только белели голые свежеобтесанные стропила.
На старой хате верхом на крыше, обхватив руками дымоход, сидела бабка Мокрина. А две ее здоровые, уже немолодые, но еще незамужние дочери, с которыми она жила, стояли на чердаке недостроенного кирпичного дома, держась за стропила, по разные стороны от пятнистой рыжей коровы.
Раздвигая кроны знаменитых яблонь бабки Мокрины (здоровые, как арбузы, яблоки, падая прямо в машину, застучали о дно), мы заплыли во двор и, развернулись так, что носом уперлись в стену старой хаты, а задом пришвартовались недостроенному дому.
— Коровенку, коровенку сначала! Коровенку, люди добрые! — Закричала бабка Мокрина.
Водитель направил прожектора на кирпичный дом, и все мы двинулись туда — и Пайчадзе, и солдаты, и я с ними. От чердака до машины было метра полтора, не более, но корова — не кошка, прыгать не умеет, и за шиворот ее не возьмешь, чтобы спустить вниз.
— Как вы ее туда затащили? — Спросил Пайчадзе бабкиных дочек.
— Да по сходням же, по сходням[2] — пробасила одна.
— Где-то их смыло, — пробасила друга.
— Придется на веревках, товарищ старший лейтенант, — сказал один из солдат, и только теперь я с удивлением узнал знакомого мне Митю Иванова. Тю! Вот ведь! Сколько ехал вместе и не замечал, что это он. Темно, и молчали всю дорогу, не до разговоров было. А вот же и друг его, здоровяк Пидгайко. Вот ведь! Как нарочно!
— Да, придется на веревках, да — согласился Пайчадзе — Айда!
Один за другим солдаты начали карабкаться на чердак Я сунулся было за ними, но Пайчадзе вдруг взял меня за руку.
— Сиди, сиди! Мы уже как-нибудь сами, да! Мешать только будешь…
Кровь бросилась мне в лицо. Мальчишкой меня считает, оберегает, чтобы чего не случилось. И Павлуша, наверное, слышал. Вон лодка его вдоль стены дома — подплыл и смотрит: никогда же не видел амфибий так близко и в действии.
Замычала тревожно корова — солдаты уже обвязывали ее веревками.
— Осторожненько! Осторожненько! — засуетилась на крыше бабка Мокрина.
— Да не гавкайте, мама! — Раздраженно крикнула одна из дочерей.
— Без вас обойдется! Сидите себе тихонечко! — Добавила другая. — Покоя от вас нет!
— Вот видите, люди добрые, какие у меня дети! — Запричитала бабка Мокрина. — Родную мать в грош не ставят!
И вдруг голос ее набрал силу и металл:
— Вот господь бог наслал кару на землю за то, что ко мне дети плохо относятся!.. Потоп! Потоп! Разверзлись хляби небесные. Потоп! Вот есть, есть!
«Это бабка Мокрина явно переборщила, — подумал я. — Если бы бог даже и существовал на свете, не стал бы он ради одной бабки и ее семейных отношений тратить столько пороха и энергии. Очень уж не экономно получается. Обошелся бы чем поскромнее. А то чего это столько людей должно страдать из-за одной бабки».
— Да тише вы, мама!
