Митя Иванов, осторожно поддерживая бабу Мокрину, уже помогал ей спускаться по лестнице в бронетранспортер.
— А где пацан, а? Пацан где? — Послышался вдруг снизу встревоженный голос старшего лейтенанта Пайчадзе. Я должен был подать голос.
— Здесь я! — Лязгая зубами, как можно веселее сказал я. — Вы поезжайте, Поезжайте! Я на лодке поеду, с Павлушей.
Сначала я это сказал, а уже потом осознал, что этим самым отрезаю себе путь к ватнику и кто знает теперь, как согреюсь. «Да там и ватника не найдешь по этими баулами», — успокоил я себя, и чтобы не было уже никаких сомнений и колебаний, сразу сунулся вниз — спускаться обратно на чердак. Павлуша, который терпеливо стоял на лестнице ниже меня все слышал, но ничего не видел, кроме моих мокрых штанов, не успел сориентироваться, и я слегка сел ему на голову. Но он даже слова мне не сказал, а просто сразу стал спускаться.
Глава XXIII. В хате Гребенюков. Ой, нога, нога! Бесславное возвращение домой. Все путается
Через чердачное окно мы перебрались в лодку.
— Я п-погребу, п-пока, а то з-замерз ч-чуть, — пролязгал я и взял весло.
— А ну погоди, — сказал Павлуша, снимая штормовку. На нем была новенькая брезентовая штормовка на «молнии», с капюшоном.
— Да ну… — Начал я. Но он перебил меня:
— Одевай сейчас же, а то… — И с силой натянул на меня штормовку.
— Н-ну х-хорошо, я ч-чуть… а п-потом отдам.
Застегнув «молнию» до подбородка, я взялся за весло.
Я так налегал на него, словно хотел сломать. И уже через несколько гребков почувствовал, как пошло понемногу тепло в руки и в ноги. Я греб стоя, приседая и двигаясь всем телом. Мне казалось, что лодка летит, как ракета. Но не успел еще я выгрести из сада, как нагруженная, словно цыганская повозка, амфибия спокойненько «обштопала» нас, показав корму, из-за которой выглядывала пятнистая меланхоличная коровья морда, и скрылась в тумане за кронами деревьев. Замечательная все-таки у нас техника сейчас в армии на вооружении. Ишь, как прет!
Я выгреб на улицу и, уже не торопясь (потому что немножко запыхался), направил лодку вдоль садов по улице.
Туман клубился над водой, становясь все более белесым и густым. Внезапно из тумана вынырнул, почти наскочив на нас, еще один бронетранспортер, на борту которого белели большие почти метровые цифры: 353 (На бронетранспортере старшего лейтенанта Пайчадзе, как я заметил, был номер 351).
Триста пятьдесят третий тоже был загружен доверху различным скарбом. Там даже стояло пианино, а на пианино сидела… Гребенючка. Заметив нас, она встрепенулась и, кажется, хотела что-то крикнуть, но не успела — бронетранспортер уже проплыл. Я посмотрел на Павлушу. Он смотрел вслед машине растерянно, и в глазах его было отчаяние и досада. Такими глазами смотрят вслед поезду, на который опоздал.
Вдруг я все понял. Он же, видимо, спешил к ней, хотел спасать, специально лодку раздобыл. Может, мечтал вынести ее на руках из затопленной хаты. Все влюбленные в целом мире об этом мечтают. И была же такая возможность. Была. А из-за меня ничего у него не получилось. Опоздал. Из-за меня. Вот если бы не спасал меня, может, и успел. А так — опоздал…
И я почувствовал, что я должен сейчас что-то сделать.
— Слушай, — сказал я, — давай завернем туда. Там, наверняка, еще есть что забрать. Точно.
И, не дожидаясь его согласия, я повернул лодку туда, откуда только что выплыл триста пятьдесят третий — в дом Гребенюков. У Гребенюков была новая большая хата — в прошлом году поставили. Не хата, а дом — просторный, островерхий, под черепицей, с широкими, на три стены окнами, с узорчатой стеклянной верандой. Дом был на высоком фундаменте, поэтому залило его только до половины. Окна были отворены настежь, и внутрь можно было просто заехать на лодке. Я так и сделал.
— Пригнись, — сказал я Павлуше и сам присел, направляя лодку просто в окно.
Это было так странно — заплывать на лодке в дом. Никогда мне еще не приходилось заплывать в дом на лодке.
Павлуша, который сидел впереди, хоть и пригибался, но задел мимоходом головой за люстру, и ее стеклянные сосульки мелодично зазвенели, приветствуя нас внутри дома.
Дом был почти пуст. Только большой буфет с голыми полками отсвечивал воде зеркалами и посреди комнаты плавал кверху ножками сломанный стул.
Гребенюк был, очень хозяйственным и энергичным, к тому же имел, кроме Ганьки, двух сыновей погодков. И, конечно, они смогли сделать все в лучшем виде. Перенесли все вещи сначала на чердак, а оттуда погрузили на машину. И теперь я подумал, что Павлуше, честно говоря, не на что было рассчитывать. Никто бы ему не дал выносить Гребенючку на руках. Разве, может быть, лодкой воспользовались (если бы солдат не было). А всю активную работу по спасению делали бы отец и братья, а мой Павлуша в лучшем случае подавал бы вещи с чердака в лодку. А то могли и отправить его домой на этой самой надувной лодочке, чтобы не вертелся под ногами и не мешал. Вот так… Но я, конечно, ничего этого Павлуше не сказал и не скажу никогда. Пусть тешится мыслью, что он вынес бы ее на руках и она обняла и поцеловала бы его при всех и сказала бы такие слова, которые только в мальчишеских мечтах говорит девушка парню… Пусть тешится…
Бедный Павлуша озирался вокруг с таким разочарованным кислым выражением лица, что мне аж жалко его стало. Как мне хотелось найти хоть какую-нибудь, пусть даже ненужную безделушку Гребенючки, — чтобы он ее спас!
Положив весло на дно и перебирая руками по стенам, я провел лодку во вторую комнату. Это была спальня. Из-под воды торчали никелированные, с шишками и шарами, спинки кроватей, и еще стоял большой пустой шкаф с раскрытыми дверцами. На шкафу в беспорядке валялись какие-то коробки.
— Поехали, ничего тут нет, — вялым голосом произнес Павлуша.
— Погоди, — сказал я и подвел лодку к шкафу.
На краю шкафа лежали пустые коробки из-под обуви. Спасать их мог только ненормальный. Но вдоль стены я заметил темно-синюю плоскую квадратную коробочку, которая вызвала к себе явное уважение. В таких коробочках в ювелирных магазинах продают различные драгоценности.
Дотянуться до коробочки просто так я не мог. Надо было перебираться на шкаф. Я это сделал, как мне показалось, очень ловко. Оперся руками, подскочил и сел на него. Вот здорово было бы если б в той коробочке оказались какие-нибудь драгоценности!.. Но надежды мои не оправдались. Коробочка была пуста. Когда-то в ней вероятно лежали серебряные ложечки (об этом свидетельствовали специальные перегородки, обтянутые черным бархатом), но это было очень давно, так как и бархат этот порыжел и отклеился, и крышка коробочки была оторвана и едва держалась. Пожалуй, и ложечки те уже давно растерялись.
Тьфу! Вот ведь!
Я прыгнул обратно в лодку.
И тут…
Лодка качнулась, и я подвернув левую ногу, вскрикнул от острой боли. Внизу возле косточки что-то хрустнуло. Я не устоял и бултыхнулся в воду. Сразу вынырнул и схватился за борт. Павлуша помог мне залезть в лодку:
— Тю! Как же это ты?
— Да ногу подвернул, — с досадой сказал я и виновато посмотрел на него. — И штормовку твою замочил.
— Да черт с ней. Как нога?
Нога возле щиколотки болела ужасно, нельзя было прикоснуться, не то, что встать на нее. И буквально на глазах начала пухнуть и отекать. Но я сказал:
— Да ничего, пройдет. Заживет, как на собаке…
