Нам было видно, как группа комиссара пересекла лощину и стала подниматься на другой склон оврага. И тут фашистские автоматчики, что обошли нас справа, открыли по группе ураганный огонь. Упал Радченко. За ним Брызгалов и Бодряшов. Неужели убиты?! Отчетливо видно, как вокруг комиссара и его товарищей взлетают комья земли от автоматных очередей.
— Немедленно прикройте комиссара! — приказал я Хасанову.
Огонь наших пулеметов заставил гитлеровцев замолчать. То-то, гады. Ура! Радченко с ребятами вскочили на ноги и что есть сил помчались дальше! Вот они уже скрылись в кустах. Теперь успеют...
Оглянувшись назад, я увидел лейтенанта В. И. Федорова, командира взвода топографической разведки. Он лежал недвижимый при выходе из окопа. Я бросился к нему:
— Федоров! Дорогой, что с тобой?
Он молча смотрел на меня. У лейтенанта, видимо, было шоковое состояние. Я приказал разведчикам отнести его в укрытие, в лощину. Никто из нас, конечно, не мог и предполагать тогда, что Федоров станет талантливым архитектором, реставратором московских памятников старины и дворцов седого Кремля.
Вскоре мы вынуждены были оставить наблюдательные пункты и отходить в сторону железной дороги, за которой находились наши огневые позиции.
Там мы были почти одновременно с Радченко. Сказалась моя спортивная подготовка, полученная в Томскойартиллерийской школе. В Сибирском военном округе я несколько лет подряд занимал первые места по военно-спортивному многоборью, куда входил и бег на пять тысяч метров. А в 1935 году мною был установлен всеармейский рекорд на пятидесятикилометровой лыжной дистанции.
Итак, мы на огневой позиции. О залпе не могло быть и речи. Танки противника на правом фланге подошли к железной дороге. Они были уже в полутора километрах от боевых машин. А самое малое расстояние, на какое можно открыть огонь в этих условиях, — три километра. Опять нас подводило конструктивное несовершенство пусковых установок! Немецкая пехота уже вошла в зону, где наш огонь был бессилен.
Радченко сразу же подал команду: «Моторы!» Но как только боевые машины тронулись с места, съехав с настилов, они забуксовали, глубоко зарываясь колесами в грунт. Дождь, ужасный осенний дождь, ливший всю ночь напролет, размыл дорогу. Никакие усилия гвардейцев не могли сдвинуть машины с места. Танки и автоматчики противника находились уже возле железнодорожной насыпи, от которой до огневой позиции оставалось не более восьмисот метров.
У полка не было противотанковых средств, не было поблизости и ни одной артиллерийской батареи. Я с отчаянием думал, что если через несколько минут не удастся вытащить боевые установки, придется дать команду на их подрыв (на каждой из них был смонтирован заряд, который должен был в критический момент уничтожить боевую машину).
И тут ко мне подбежал командир батареи лейтенант Чугуй, один из тех артиллеристов, которых я отбирал под Ярцевом в 16-й армии:
— Товарищ командир! Вон в тех кустах наши танки!
Я бросился туда. И действительно, всего в каких-нибудь двухстах метрах от нашей огневой позиции стояли замаскированные тридцатьчетверки. Здесь же у штабной машины стоял и их командир.
— Товарищи танкисты! Выручайте! Наши огневые позиции атакуют фашистские танки. А машины буксуют...
Командир танковой части приказал трем экипажам прикрыть огневую позицию, а двум другим — вытащить боевые машины на дорогу. Через несколько минут тридцатьчетверкирванулись навстречу врагу. Дружным огнем встретили они показавшиеся из-за железнодорожного полотна немецкие машины и сразу же подожгли две из них. Фашистские танки Т-IV не могли противостоять нашим тридцатьчетверкам и отошли за железнодорожную линию. Оставшись без прикрытия, откатилась и вражеская пехота.
Трудно передать радость, которая охватила нас тогда. Как мы были благодарны решительным и мужественным танкистам! Мы тепло попрощались с ними, но, к сожалению, как это часто бывало на войне, не спросили ни их имен, ни из какой они части. Этот бой у хутора Новый Париж многому нас научил, заставил еще раз поразмыслить о достоинствах и недостатках нашего оружия. Конечно, на многое уже невозможно теперь смотреть так, как раньше, и мои оценки в значительной мере будут «разбавлены» временем и опытом.
Большие трудности в использовании реактивной артиллерии представляли особенности ее огня. Нельзя было надежно укрыть огневые позиции «катюш» от наблюдения противника ни за строениями, ни за холмами или рощами из-за дыма на позициях и огненных трасс летящих снарядов. Полет ракеты на активном участке траектории сопровождается ярким пламенем, вылетающим из сопла в виде длинного факела. Он хорошо просматривается на большом расстоянии. Это давало противнику возможность засекать наши позиции и открывать по ним артиллерийский и минометный огонь, а порой и бомбить. Поэтому боевые машины после залпа должны были немедленно уходить на выжидательные позиции, где они укрывались и заряжались. По той же причине не рекомендовалось вести огонь со старых огневых позиций. В первое время, когда плотность нашей артиллерии, да и войск в целом была небольшой, выбор огневых позиций для ракетных дивизионов не представлял особого труда. Однако потом, когда количество наших войск и техники на главных направлениях стало возрастать, находить места для позиций ракетчиков становилось все труднее и труднее. Конечно, бойцы всегда были рады появлению «катюш», а особенно тогда, когда они производили уничтожающие залпы. Но из-за дыма на наших огневых позициях демаскировались подразделения, которые располагались вблизи них. Им сильно доставалось от огня фашистской артиллериии от бомбежек вражеской авиации, охотившихся за «катюшами». Впоследствии, чтобы избежать этого, во время подготовки к наступлению первыми выбирали огневые позиции ракетчики. Другие войска располагались подальше от гвардейских минометных частей.
Огневые задачи для «катюш» зачастую возникали неожиданно, и времени для подготовки позиций, а тем более для топографической привязки, как правило, не было. В таких случаях приходилось «привязываться» к местным предметам: мостам, перекресткам дорог, церквям и другим точкам, которые есть на карте. Все это влияло на точность стрельбы, и только высокая подготовка командиров-артиллеристов помогала исключать досадные промахи, обеспечивала поражение целей.
Немало хлопот доставлял и необычный эллипс рассеивания, о котором уже шла речь. При стрельбе на ближние дистанции эллипс рассеивания вытягивался узкой полосой в глубину более чем на километр, а при стрельбе на предельные дальности вытягивался по фронту. На средних дальностях по форме он приближался к кругу. Обычная классическая артиллерия могла с одной и той же позиции с одинаковой эффективностью поражать цели на разных дальностях. Мы, ракетчики, вначале отыскивали цель, определяли ее размеры, форму и расположение относительно линии фронта. Потом выбирали наиболее выгодный поражающий эллипс. А уже по форме эллипса выбирали районы огневых позиций, то есть наиболее выгодную дальность стрельбы.
Наши наблюдательные пункты располагались по возможности ближе к переднему краю. Из-за большого рассеивания гвардейские минометы не могли вести огонь по целям, расположенным ближе семисот метров от нашего переднего края. Чтобы не поразить свои части, мы должны были точно знать его расположение.
Наши боевые машины не имели защитной брони: она снизила бы их маневренность. А реактивные снаряды могли самостоятельно выстрелить в случае замыкания в электропроводке. Замыкание же могло произойти от шальной пули или осколка. И все же при всех своих недостатках это было грозное оружие... Маневренность и скорострельность «катюш», мощь залпового огня создавали им немеркнущую славу. Их появление на поле боя воодушевляло наши войска.
Русская армия применяла реактивные снаряды еще в войнах девятнадцатого столетия. Вооруженные боевыми ракетами генерала К. И. Константинова, ракетные команды успешно действовали во время Крымской войны.
Причиной же падения интереса к боевым ракетам в прошлом явилось изобретение нарезных орудий и бездымного пороха, обеспечивавших большую дальность и лучшую кучность стрельбы. Но среди хора голосов, осуждавших ракеты, прозвучал голос неутомимого изобретателя и убежденного ракетчика генерала Константинова. Он утверждал, что люди не сразу вдумываются в существо вещей, долго действуют по избитой привычке, не помышляя о возможных изменениях и улучшениях, и от этого не скоро еще оценят могущество ракет. Слова эти оказались пророческими.
