социальным статусом — рядовые в армии, обслуга на гражданке. И, если поставить их в непредусмотренную сценарием ситуацию, они не смогут повести себя адекватно. Другой путь — искать пространственные границы мира, которые, кстати, могут быть не только внешними, но и внутренними. Зачем тратить системные ресурсы на моделирование областей, где нет ни одного человека — я имею в виду настоящих людей, тех, что обладают самосознанием? Значит, нужно попытаться проникнуть в такие области. Модель также ограничена и во времени. Одно дело — детально проработать текущую действительность, и совсем другое — проделать подобную по объему работу и для любых моментов прошлого. Все эти разрушенные музеи и уничтоженные архивы — удобное объяснение фрагментарности наших исторических знаний… но обратите внимание, сильнее всего пострадали части света, имевшие самую давнюю и богатую историю — Европа и Азия.
— Понятно, — кивнул я. — И что же, для того, чтобы проверить чисто умозрительную гипотезу, вы, офицер с блестящим послужным списком, решились пустить под откос карьеру, нарушить закон военного времени, пойти на убийства…
— Изначально я не хотел никаких необратимых действий, — качнул головой он. — Так, некоторые проверки нестандартными ситуациями… кое-кого из солдат, официантов в кафе… но их результаты можно было трактовать и так, и этак. А потом вскрылись случаи моего несанкционированного доступа, началось это дурацкое расследование. В принципе, в самом худшем случае мне грозил строгий выговор, бегство было чистым безумием… но тут я понял, что как раз такое действие, противоречащее всей моей предыдущей биографии, наверняка не предусмотрено системой. А стало быть, может продемонстрировать ее ограниченность. Я постарался попасть в несколько малонаселенных мест, по моим прикидкам, они могли быть населены одними «статистами»… но оказались вполне реальными, включая обширную область Луны, где нет ни одной базы. Последним из таких мест стала Европа, куда я прилетел с кое-каким оборудованием. Я уже не сомневался, что она — не просто абстрактная область на карте, помеченная, как непригодная для жизни, что туда действительно можно попасть. Но меня интересовало не само ее существование. Я искал доказательства, что жизнь была там раньше. Даже самые варварские бомбежки не могут полностью стереть следы тысячелетней цивилизованной культуры. Что-то должно было остаться, особенно если копнуть поглубже… Я не нашел ничего. Конечно, у меня было не слишком много времени на поиски… и все же я знаю, что такое аннигиляционный взрыв, на какое расстояние долетают обломки, где взрывная волна ослабевает настолько, что каменные здания могут устоять. У крупных городов должны были быть предместья, и в предместьях должны были сохраниться хоть какие-то руины. Ничего этого нет. Нет следов шоссе и железнодорожных насыпей. Никаких признаков плотин и водохранилищ — пусть они были разрушены и вода ушла, но должно было остаться характерное изменение рельефа и химического состава грунта… В общем, я могу с уверенностью утверждать: никакой великой цивилизации с развитой инфраструктурой в Европе никогда не было.
— И вы решили, что это доказывает вашу гипотезу?
— Да. Поэтому, когда меня нашел патруль, я был практически уверен, что это статисты. И что, если их убить, спустя короткое время их останки просто исчезнут. Или же, наоборот, они могут оказаться не- убиваемыми. Мы иногда используем такой прием при моделировании — искусственно присваиваем свойство неуязвимости некоторому объекту, чтобы гарантировать, что он выполнит свою функцию… Они, очевидно, не ждали от меня вооруженного сопротивления, так что мне удалось убить всех троих. Потом я разделал тела, надеясь обнаружить обманку. Однако… конечно, я не медик, но все же имею представление об анатомии, причем не только человеческой… похоже было, что, если передо мной и модели, то сделаны они с точностью до отдельных клеток. Более того, останки никуда не исчезали и разлагались так, как и положено разлагаться трупам под палящим солнцем пустыни. Моделирование таких подробностей, особенно если речь о «статистах», выглядит явным расточительством системных ресурсов — при том, что авторы модели не потрудились изобразить хотя бы самые примитивные руины в Европе…
— Вы поняли, что убили живых людей?
— Во всяком случае, я это заподозрил, — он говорил ровно, и приборы подтверждали его спокойствие. Привыкнув планировать операции, в которых счет жертв мог идти на тысячи, полковник явно не придавал большого значения гибели троих. Видимо, мысленно списывая их на «случайные потери от дружественного огня». У трибунала, однако, было на сей счет иное мнение. И то обстоятельство, что во время убийства Норман не верил в реальность убиваемых, не могло повлиять на приговор.
Если, конечно, я не заявлю, что во время убийства — и других преступлений, начиная с дезертирства, — полковник был невменяем. Пока что, правда, мои приборы не фиксировали никаких существенных отклонений от нормы — разве что дисбаланс полушарий, встречающийся у большинства людей, у него был выражен сильнее обычного, с доминированием левого и некоторой угнетенностью правого. То есть логическое мышление явно превалировало над образным и абстрактное — над практическим. При таком психотипе легко принять самую безумную гипотезу, лишь бы только она была внутренне непротиворечивой. Но это не считается патологией. Однако не всякая психическая патология носит хронический характер; я мог бы заявить, что Норман был невменяем в момент совершения преступлений, а ныне вернулся в норму. Доказать это было бы проблематично, но и опровергнуть тоже. А сомнение, как известно, трактуется в пользу обвиняемого…
— Была у меня, конечно, альтернативная версия, — продолжал он, — что система так старается ради меня. Уровень детализации статистов специально повышен до максимума, чтобы я ничего не заподозрил. Но тогда, опять же, следовало повысить и детализацию Европы в тех местах, где я побывал. А еще проще — попросту подкорректировать мое сознание. Стереть у меня из памяти все размышления, грозящие системе разоблачением… В общем, эта гипотеза показалась мне маловероятной. Но отсюда следовало, что наша история попросту сфальсифицирована. Чтобы понять, каким образом, кем и зачем, я решил порыться в старых книгах. Порыться, естественно, не просто так, на что мне могло не хватить жизни, а с помощью компьютерного анализа. А также побеседовать с кем-нибудь из людей, родившихся до Великой Войны. Найти в сети координаты человека, подходящего для обеих целей, было нетрудно. Я отправился к Голдману.
— Вы пытались выбить из него информацию?
— Нет, никакого насилия. Я просто рассказал ему то, что выяснил сам. Опуская некоторые подробности, — вы же знаете, эти старые гуманитарии такие чувствительные… Конечно, поначалу он счел мою гипотезу бредом. Но все же не мог отмахнуться от моих аргументов насчет Европы. Хотя и повторял, что великая европейская культура не могла быть вымыслом… Его воспоминания о Великой Войне — он был тогда подростком — не отличались от того, что описано в сотнях фильмов и мемуаров. Но, разумеется, я и не ждал, что он вот так сразу опровергнет официальную доктрину. Если он и ему подобные молчали все эти годы, вряд ли это можно объяснить страхом или подкупом. Скорее, им просто промыли мозги. Я предложил ему вместе поискать истину в старых книгах. Тех немногих, что сохранились с довоенных времен, — это ведь был его конек. Голдман подсказывал области поиска, я формулировал критерии запроса… мы искали несоответствия и статистические отклонения. Обнаружились очень интересные вещи… То, что я собираюсь сказать, прозвучит для вас еще большим бредом, чем предыдущее, но… Вы, к примеру, хорошо знаете географию?
— Ну, по крайней мере, в объеме школьного курса знаю, — улыбнулся я.
— Тогда вам не составит труда назвать земные континенты?
Психиатр — не следователь, и фразы типа «вопросы здесь задаю я!» ему не подобают.
— Америка, Европа, Азия, Африка и Австралия, — старательно, как школьник, перечислил я.
— Разве Австралия не слишком мала для континента? Ей бы следовало называться островом.
— Географам виднее, — пожал плечами я.
— А разве Америка не делится на Северную и Южную?
— Любой континент, как и вообще любую область пространства, можно поделить на северную и южную, — ответил я; доселе, несмотря на всю странность речей Нормана, они звучали вполне здраво, но этот вопрос уже отдавал шизофренической логикой. — Равно как и на западную и восточную.
— Да, конечно. Но как вы объясните, что в старых книгах Северная и Южная Америка упоминаются намного чаще, чем, скажем, Северная и Южная Европа?
— Очевидно, культурными различиями между регионами, более выраженными в первом случае.
— Кстати, вы назвали Европу и Азию отдельно. Как насчет Евразии, тоже упоминаемой в старых книгах?
