…Марина Сергеевна потеряла дар речи. Но всё же в приглашающем жесте протянула руку и указала на свободные парты в среднем ряду.
Адвокат Гликерии – её мама, аккуратно поддерживая юбку с длинной полосой засохшей грязи по краю, прошла и села как раз посередине пустоты.
Вот это оказалась мама… Теперь было понятно, почему её девочка такая странная и своевольная. Казалось, что чёрный цвет одежды мамы ещё более чёрный, чем чёрный цвет одежды девочки. Чувствовалось, что мама ни капельки не боится выделяться и получает удовольствие от своего наряда. Всё у неё было подобрано тщательно и с любовью. Блестящие чёрные волосы, жёсткий корсет на тонкой талии, широкие, длинные – до пола, юбки с роскошными кружевами по подолу – ну всё, всё не позволяло оторвать от этой мамы взгляда. Она, как и её доченька, была неприступна и спокойна. Будто подсвеченное изнутри лунным светом, её лицо казалось фарфоровым, однако тёмные глаза с тяжёлыми веками не блестели, были тусклыми и печальными, а потому выглядели старыми, неподходящими к фарфоровому лицу, очевидно, улучшенному капитальным макияжем. Поэтому было непонятно, сколько маме Гликерии лет.
– А мы вот вашу девочку обсуждаем… – первой, как хозяйка дома, была вынуждена выступить Марина Сергеевна.
– Вижу, – кивнула мама. – Так что же она натворила?
– Она неправильно одевается, – под давлением коллег по комитету была вынуждена высказаться Лана Бояршинова.
Мама Гликерии повернулась к ней.
– Так у вас в школе есть единая форма? Тогда мы обязательно её купим. Обещаю. А ещё что?
– Ну…
Разговор зашёл в тупик. Завуч призывно смотрела на Марину Сергеевну, Марина Сергеевна совершенно честно разводила руками – потому что и правда не знала, что сказать. Представители ученического комитета просто молчали. И пока руководители переглядывались, раздался голос Сашки Макушева:
– Да нет у нас никакой формы. Просто мы с Гликерией, вот… Представители субкультуры. И нас…
– Я не представитель! – мотнула головой Гликерия.
– А я да! Ну, в общем… Нас за нашу одежду…
– Конечно! – Завуч по воспитательной части, наконец, овладела ситуацией. – Нарядились какой-то нечистью. Чёрный – цвет зла, тьмы, негатива… И получается, что вы это всё и проповедуете.
– Вот оно в чём дело… – Мама Гликерии поднялась со стула и неторопливо пошла между парт к доске. – Тогда позвольте мне защитить своего ребёнка. Я точно знаю, что Гликерия ничего не проповедует. А если речь у нас идёт о предпочтении в цветах – всего лишь! – то мы с вами вообще должны радоваться – значит, других проблем у наших детей нет!
– То есть вы защищаете желание детей уйти во все эти депрессивные субкультуры? – воскликнула чья- то мама.
– А вы знаете, что во все эти культуры сбиваются в основном те подростки, у которых или комплекс неполноценности, или психические травмы, или проблемы с социализацией? – поддержала её другая. – И вот они себе придумывают какой-то там особенный мир – потому что в обычном мире прижиться не могут. А зачем нашим нормальным детям попадать под их влияние?
– Это не самое страшное, – ответила им мама Гликерии. – Лучше придумывать новый мир, чем идти в шпану, откуда самый близкий путь в преступники.
– Но не все же идут в шпану – в основном-то все нормальные! – смело возразила Катя Андронова.
– А кто устанавливает критерии этой нормы? – поинтересовалась у неё мама Гликерии. Катя ничего не ответила, и она продолжала: – Кстати, ханжа – опаснее металлиста или гота. Не буду приводить примеры великих людей, у которых тоже были проблемы с коммуникацией и социализацией…
– Ну – так это великие! – протянул папа Димки Савиных.
– А какая разница? – Мама Гликерии подошла к Атруму. Осмотрела парадный наряд, одобряюще улыбнулась. – Его счастье, – сказала она, – что с доминирующей эстетикой он согласиться не может, а заставлять остальных полюбить свою – не видит необходимости. Поэтому его право на самоопределение должно остаться неприкосновенным. Если взрослые хотят, чтобы уважали их, пусть уважают и подрастающих.
Ученики одобрительно загудели. Марина Сергеевна жестами быстро попросила их замолчать, отправила Сашку и Гликерию по местам. Мама Гликерии тоже собралась садиться за парту, но вспомнила о чём-то, остановилась у доски и сказала:
– А раз уж мы заговорили о предпочтениях в цветах… Если мы все верим, что это предпочтение непременно связано с мировоззрением. То я заступлюсь за чёрный. Я взрослый серьёзный человек с семьёй и высшим гуманитарным образованием. Как видите, мне явно по душе эта эстетика. Я много лет верна ей – и ничего… Когда-то давно, когда ещё не родился ни один русский гот, я была школьницей и купила в театральном магазине коробку грима. Я делала своё лицо очень белым, а глаза и губы очень чёрными. Я обожала декаданс, дружила с панками, поэтами, музыкантами, мечтала о мистических встречах в замке со стрельчатыми башнями… Я выросла. Не покончила с собой, не попала в дурдом или секту. Ну вот по душе мне мрачная романтика. Что поделать?
Из дальнего угла на Олю Соколову смотрела её мама – и Оля чувствовала, что мама тоже любит её. И будет точно так же защищать. Если что.
– …Мне кажется, чёрный – самый гармоничный цвет, – тем временем продолжала мама Гликерии, и Оля, которая не хотела ничего пропускать, сосредоточилась. – Он даёт покой, уверенность и силу. В ночной темноте лучше думается, тоньше чувствуется – точно так же и в одежде чёрного цвета. Это строгий цвет, он обязывает сохранять достоинство и вести себя благородно. И если уж это действительно вся проблема, из- за которой мы сегодня здесь собрались, то давайте я закончу так: скажите, какого цвета чаще всего бывает хорошее вечернее платье? И какого цвета ма-а-а-ленькое такое платьице рекомендовала каждой женщине иметь в своём гардеробе Коко Шанель? Или эта Шанель – тоже с позиции школьного образования женщина непозитивная?
И в классе раздались аплодисменты. Хлопали дети – а родители и члены комитета завертелись во все стороны, глядя на них. Да и родители некоторые заулыбались и зааплодировали.
За свою карьеру учительницы Марина Сергеевна ни разу не удостаивалась аплодисментов за высказывание. Только за песни, за танцы, шарады, конкурсы… С грустью подумав об этом, она улыбнулась. И тоже захлопала.
Мама Гликерии приложила руку к сердцу, склонила голову в знак благодарности. Было видно, что держать аудиторию для неё не проблема. Она отыскала глазами Марину Сергеевну и обратилась к ней:
– Вы извините, что так получилось. Обычно, как только Гликерия переводится в новую школу, я обязательно знакомлюсь с учителями, ребятами, представляю мою девочку. Она у меня натура тонкая и ранимая. А в этот раз я не успела, закрутилась с переездом… Мы часто переезжаем. Да и работы было много, я не могла прерваться… Дело в том, что я пишу книги, и бывает так, что для нового романа мне нужно пожить в подходящих для этого краях. Скажем – ради вдохновения… Так мы оказались в вашем городе. Прекрасные у вас места – очень, очень хорошо мне тут пишется!
Она назвала свою фамилию. У Гликерии была другая, но у писателей и их детей это частое явление. Ну конечно, многие сразу вспомнили, что видели её по телевизору и на рекламах, а книги – в магазинах. Даже читали – особенно мамы помоложе. Мама Гликерии сочиняла истории про людей, которых не бывает, и эти истории принесли ей славу самой большой оригиналки.
А Марина Сергеевна… Марина Сергеевна читала все её книги! Читала и перечитывала по нескольку раз. Вот и сегодня в её сумке лежал самый последний, недавно вышедший роман. Но чтобы сюда, в девятый «А» класс, да вдруг свалилась её дочка… Марина Сергеевна никак не могла предугадать такое…
Ей столько хотелось всего спросить, обсудить. Мысли в голове и чувства в душе взвихрились, взболтались, перепутались. И… Марину Сергеевну охватил ступор. Она не могла сказать ни слова. Смотрела на бурлящий класс и молчала. Но слушала и понимала очень хорошо. Ей стало понятно, что мама Гликерии умело увела разговор в удобное для себя русло. Закрутила, запутала. Так что невозможно разобраться – мама Гликерии действительно рассказала правду о своей приверженности стилю, действительно всегда так одевается или же специально – для наглядности аргументов – сегодня нарядилась под стать своей девочке. Как бы там ни было – её запутанная таинственность произвела впечатление, убедила, лишила возможности
