– Вы говорите об особом отделе ГРУ? – уточнил Матвеев. Насколько он знал, это был единственный департамент, как стали называть управления и отделы военной разведки, не имеющий номера.
Щеголев пожал плечами.
– Если честно, я не знаю, как правильно называется тот отдел. Не уверен, что он еще функционирует. А с другой стороны, почему бы и нет? Наверное, он относится к НИИ, которых под началом военной разведки несколько. Порой НИИ – лаборатория и несколько сотрудников. Но дела это не меняет. Впервые я увидел этих людей в начале весны 2006 года, накануне, как оказалось, последнего выпуска курсантов. Чтобы дать закончить учебное заведение, нам оставалось два с половиной месяца. Я заметил нетерпение и стремление на лицах пацанов и девчат, и я сочувствовал им. Как мог сочувствовать директор секретной школы, – разбавил свои эмоции Щеголев.
Он прикурил «Яву» и продолжил:
– Эти двое приехали на неприметной «Волге» бежевого цвета. Возраст старшего я определил в сорок лет. Глаза – как у Владислава Дворжецкого в роли генерала Хлудова. Неподвижные, темные изнутри, неживые. Или их блеск показался мне стеклянным. – Щеголев пожал плечами. – В общем, противоречивые чувства я испытал. Прежде всего это говорило о моей растерянности. Про человека в таком состоянии мои курсанты говорили: «Как говно на ветру». Я видел перед собой маленького человека с большими возможностями, с прекрасным обзором заднего вида. Я видел безграничные возможности людей, стоящих за ним. Потом... я мог поклясться, что эти мысли он мне и внушил. Я несколько раз менял мнения. И сейчас я на распутье. С чем бы это сравнить, чтобы вы меня поняли. Михаил Александрович, если не ошибаюсь?
– Александр Михайлович. Считайте, что вы не ошиблись.
– Пистолет.
– Что?
– Я сравнил этого человека с пистолетом. На столе, например. Внезапно не выстрелит, но все же выстрелит.
Александр Матвеев покивал: «Понятно». Он, отдав Щеголеву инициативу и настроив его на откровенный разговор, отказался даже его подгонять: «Дальше. Продолжайте, пожалуйста», как делал это Юрий Норманн. У Щеголева было такое лицо, с которым могут указать на дверь и помочь перешагнуть через порог.
– Второй был ненамного симпатичней. Года на два помоложе, волос на голове побольше. Глаза ну почти такие же, как у первого. Он был ассистентом психиатра, выступал вторым номером, и этим все сказано. О визите этих двоих людей меня предупредили телефонным звонком из управления. Оперативно я входил в штат Главного управления воспитательной работы.
«Я знаю», – покивал Матвеев.
– Рамки программы несколько расширяются, сказали мне, – продолжил Щеголев. – В этой связи я должен был «содействовать программе в психологической составляющей» – это я цитирую начальство. За этой выдержкой крылся термин «эксперимент». Очередной эксперимент. Что не могло понравиться ни мне, ни моим подопечным. Как и вы в свое время, эти двое потребовали от меня список лучших курсантов выпуска. Как и вам, им я ответил: «Они равны в любых дисциплинах. Я назову тех, кого выделил лично».
Матвеев помнил этот эпизод. Тогда он предостерег Щеголева. «От вашего выбора, – сказал он, – зависит судьба другого проекта, связанного с государственной безопасностью. Мне нужны выдержанные, неуступчивые, без отклонений люди».
Щеголев между тем продолжал:
– Лупоглазый перебил меня: «Выделите нам три группы по три-четыре человека». Из его слов я понял: он осведомлен о том, что на языке самих курсантов называлось «кучкованием», на нашем – психологической притиркой. И необязательно по интересам. Во-первых, для того чтобы выжить. В стае не так страшно. В первую очередь я подумал о тройке Михея, но решил поберечь этих ребят...
Матвеев усмехнулся. «Стая» и «ребята» в данном контексте – крайние противоположности, резали слух. Но человек, употребивший их, казался ему искренним. Впрочем, он однажды утаил ключевые, можно сказать, факты, всплывшие только сейчас, чем поставил возложенную на полковника Матвеева операцию под угрозу срыва.
– Я представил «психам» четверку Кунявского.
– Вы употребили слово «поберечь», – напомнил Матвеев. – Психологи посвятили вас в свои планы?
– Я далеко не дурак. В «Инкубаторе» занимались коррекцией и только коррекцией, каждый в силу своих способностей. Какие способности у психиатров, мне объяснять не нужно. Я живо представил себе операцию... на открытом мозге. Главный инструмент – капельница.
– Я понимаю вас.
– Мне рассказать, какое помещение для проживания и работы я выбрал для психиатров?
– Если это важно и имеет отношение к нашему разговору.
– Отдельное строение я подобрать не мог. На женской половине «Инкубатора», отделенной от мужской локальной зоной, имелось подходящее здание. Собственно, гигиенического назначения.
– Не гигиеническая комната, а целое здание? Ваши девчата испытывали большие проблемы с чистотой?
Сарказм Матвеева не попал в цель. Щеголев постарался объяснить.
– В каждом исправительном учреждении есть помещение для свиданий. Я знаю, о чем вы хотите сказать: мол, беспризорники, да еще на содержании в казенном доме, откуда у них родственники. Мне достался специфический контингент. Девушки до пятнадцати в плане секса могли переплюнуть любую бабу-ягодку. Они такое вытворяли... Я стимулировал курсантов, чтобы они не взбунтовались, разрешал им краткосрочные свидания. Женщин было меньше в разы, поэтому к ним порой образовывались очереди.
– Избавьте меня от этих подробностей.
– Вашей дочери пятнадцать, а жене примерно сорок пять?
– Как вы догадались? К делу! – поторопил собеседника Матвеев. – Итак, с приездом психиатров вы превратили дом терпимости в дом скорби. Ваши гости не высказывали недовольства по поводу двойного назначения этого дома?
– Наверное, они были холосты и у них не было детей. Их это устраивало, – ответил на вопрос Щеголев. – В подтверждение того, что от вас я ничего не скрываю... – Он выдержал паузу. – Инструкторам и преподавателям, «слонам», если проще, категорически запрещалось вступать в половую связь с курсантами, будь то мальчик или девочка. Но они обходили запреты. Дело в другом. Пара-тройка «слонов» снимала на видеокамеру, так сказать, домашнее порно. Смотрели сами, выкладывали в Интернете.
– Курсанты знали об этом?
– Некоторым было плевать, другие с этим ничего поделать не могли.
– Снимали в открытую?
– Никогда, – категорично заявил Щеголев. – Умельцы-инструкторы сделали местом для съемок техническую нишу, замаскировав ее зеркалом. Кто-то из девчонок набрасывал на него полотенце или халат, кому-то, и я уже говорил об этом, было по барабану, снимают их или нет. Порой строптивых наказывали, и они выбирали между пятью лишними кругами по стадиону и пятью минутами на кровати. Так вот, я посчитал себя оскорбленным тем фактом, что меня, директора спецшколы, буквально отшили от важной и, скорее всего, заключительной фазы обучения, от того, что «знать мне не положено». Я знал каждого курсанта и инструктора лучше своих детей. У меня двое совершеннолетних сыновей, – опередил Щеголев гостя. – Не было такого уголка в «Инкубаторе», который был бы мне незнаком. Я совмещал директорскую, интендантскую, наставническую и еще черт знает какие обязанности. Нет, меня не называли батей или отцом – много чести.
Матвеев знал кличку Щеголева. В самом начале курса, в 1998 году, тот получил погоняло, которое и закрепилось за ним: Д’Эректор. Он многозначительно глянул на Щеголева: не связано ли его прозвище с его же порнооткровениями?.. Но Щеголев остался непроницаем. Ноль эмоций. Он как будто их выключил. Но длилось это недолго.
– Сомневаетесь во мне?
– В честных людях сомневаешься в первую очередь, – проявил себя дипломатом Матвеев.
– Поймите, своим делом я занимался профессионально. Знаете, чем отличается профессиональный бокс
