от любительского?
– Скажите – узнаю.
– Профессиональный бокс – это когда два человека бьют друг друга за деньги. Любительский бокс – когда два человека бьют друг друга из-за любви к насилию. К актам насилия, к притеснениям у меня с детства отвращение. Другое дело – принудительное воздействие на подчиненного. Если у вас были какие-то сомнения, я должен был развеять их.
– Доброта требует жестких решений, – отреагировал на это Матвеев. – Но давайте ближе к делу. Пляски с бубном ничего не дадут.
Прежде чем продолжить, Щеголев в очередной раз наполнил рюмки. Они снова выпили.
– Я принес из дома видеокамеру. – Щеголев огляделся, как будто выискивал глазами вещественное доказательство, свидетельствующее о его вине. – Сами понимаете, что с приездом психиатров интерес «слонов» к гигиеническому дому поостыл. Никто не хотел заснять на пленку, чем они там занимаются. Только я проявил интерес. На видеокамере я установил режим с потерей качества, но увеличив длительность съемки до восьми часов на одну кассету. По идее, мне хватило бы и аудиозаписи, чтобы удовлетворить свое любопытство. Я руководствовался еще и этаким исходным положением: кто предупрежден, тот вооружен.
– Вы сохранили кассету?
Щеголев ответил взглядом: «А вы как думаете?»
Приземистое здание из силикатного кирпича даже в сухую погоду выглядело сырым. Казалось, с крыши, тронутой с одной стороны мхом, вечно капает вода, и это она питала корни могучего тополя. Крона этого исполина укрывала от солнца добрую половину здания.
Их в шутку и всерьез называли Ведомым и Ведущим. Они представляли «НИИ-290», штат которого не менялся на протяжении последних семи лет: это двадцать четыре человека. Откуда взялось это название – «НИИ-290», никто не знал. Но поговаривали, что цифры означали первые три буквы основного направления НИИ – психологии. Если к каждой цифре подставить единицу, то получится следующее: 12-19-10, двенадцатая, девятнадцатая и десятая буква алфавита: ПСИ. Вряд ли это соответствовало действительности, но чья-то теория, получившая хождение внутри «Аквариума», была непостной; кто-то находил ее интересной.
Ведущего звали Юрий Рапопорт, еврей. Ведомого – Ринат Файзуллин, национальность – башкир. В паре они работали пять или шесть лет. У Файзуллина за плечами были три года работы в микрохирургии глаза.
Для них наступила пора ожидания. Файзуллин коротал время за чтением книги. Каждые полчаса он выходил покурить, используя вместо закладки початую пачку барбитурата. Их подопечные были погружены в сон при помощи снотворного, что никоим образом не могло повлиять ни на конечный результат, ни на ход процесса...
Обстановка в этом помещении просилась называться полуспартанской: пара жестких кушеток и кровать-полуторка; четыре обшарпанных стула и два кресла; стол, вечно разложенный на длину двух вставных секций, за которым можно было воссоздать сценку «Совещание в Филях», и убогий столик в некоем подобии прихожей. «Каждой твари по паре». Так сказал Файзуллин, от наблюдательного взгляда которого не укрылись будто пародирующие друг друга вещи и два человека в этом здании – он и его старший товарищ.
Девушка лежала на кровати, расположенной у стены. Лежала точно посередине, как в широком гробу, как воплощение жуткой приметы: уже с такими-то допусками она точно потянет за собой на тот свет не одного человека, хотя бы Михаила Наймушина, который лежал на самом краю. Такая симметрия не устраивала опять-таки наблюдательного Файзуллина. Он не был погружен в себя так, как Ведущий, поэтому отмечал детали, нагружая ими себя. Он служил дополнением Ведущему, которому в окологипнотической обстановке порой требовался буквально поводырь. И не суть важно, что Файзуллин не был психологом ни по образованию, ни по признанию. Окулист – он мог разглядеть не просто мелочи, а микродетали. Плюс его способность к анализу. Все это и многое другое сплотило этих двоих людей, в спину которых, однако, нередко тыкали пальцем: «Хрен и уксус».
Ринат Файзуллин увлекся книгой. Не с первой страницы, но все же. Он вдруг понял, что начал читать, что называется, с выражением, пусть даже про себя. Он читал «Властелин колец» Толкиена. Примерно на треть книга была зачитана, тогда как остальная часть, в лучшем случае, пролистана. Ринат много раз начинал этот буквально титанический труд английского писателя, но всякий раз не доходил и до середины. И опять брался за него с самого начала, с самой первой буквы... И вдруг однажды понял: ему нравится перечитывать, перебирать знакомые предложения и целые страницы. Может быть, тот же Рапопорт назвал бы это клиникой – только он не замечал очевидного, что книга, которую Ринат таскал с собой, отнюдь не Библия. Он не сделал попытки выяснить тягу Рината к фолиантам.
Ринат перевернул книгу, как следователь переворачивает лист протокола, когда отлучается из кабинета, и снова вышел на свежий воздух. Прикурив и глубоко затянувшись, он попытался объяснить причину, по которой смысл прочитанного ускользал от него. Какая-то мысль точила его изнутри, и он не мог сосредоточиться на чтении. Смысл ускользал с первых слов новой-старой страницы... Что-то со сложным понятием или представлением мешало ему. Тягостное чувство, когда тебя будят, буквально нависнув над тобой – молча, дожидаясь то ли твоего пробуждения, то ли реакции.
Не скоро, но он понял, что перед ним витает идея, как «замысел, определяющий содержание чего-то». Чего именно? Что открылось ему между строк «Властелина»? А может быть, с самых первых строк, выделенных курсивом?.. Он помнил их наизусть. Сейчас, когда он прикурил вторую сигарету, Ринат смог примерить часть эпиграфа на тех, кто находился за колючей проволокой локальной зоны.
В стране по имени Россия.
Он недолго жалел «инкубаторских» парней и девушек. Больше он удивлялся пророчеству английского писателя. То, от чего он, может быть, предостерегал, сбылось...
Совпадения можно искать и находить когда угодно и в чем угодно, но точные попадания – только когда мурашки по телу. Вот как сейчас.
Но только ли это заставило Рината задержаться на улице дольше обычного? Похоже, он так и не объяснил причину тягостного чувства – по той простой причине, что оно от него так и не отступило. На душе стало тяжелее. Что-то по-прежнему не давало ему покоя.
Его только могла осенить идея, а пока что его состояние было покрыто густой тенью, как «ночь осенила поля».
«Фраза, – твердил про себя Ведомый, – нужно подобрать стоящую фразу». Он понимал, что больше играет, чем серьезно относится к делу. Наверное, потому что, по большому счету, ему было плевать на каждого в этих «позолоченных» клетках. И тут ему в уши штопором влез вопрос: «Если ты такой умный, почему ты мертвый?»
Они походили на экспериментаторов в морге или же его служащих. В ожидании своего часа двое реаниматоров коротали время, убивали его, прихлебывая горячий кофе, закусывали бутербродами. И часто бросали взгляд на распластанное на жесткой кушетке неподвижное тело. Человек этот казался мертвецом... Они отказались от варианта провести эксперимент после того, как человек заснет, и остановились на другом: за пару часов до его пробуждения. И когда этот момент настал, оба подошли к изголовью спящего.
Ассистент двигался тихо, как привидение. Он был в мягких парусиновых туфлях, но даже босиком и с крыльями любого цвета он бы наделал больше шума. В комнате стоял полумрак, и он в своих перемещениях походил на громадную летучую мышь, не ложного, но настоящего вампира. Глаза его, маленькие днем, ночью стали огромными. Вот он испустил короткие ультразвуковые импульсы и, ориентируясь с помощью эхолокации, двинулся в самый дальний угол комнаты. Его рука нащупала спинку стула. Подняв его, ассистент вернулся к столу. Опустив стул, он отошел, давая дорогу «главному вампиру». Ведущий опустился на стул; кушетка была чуть ниже стула, и Ведущий возвышался над спящим даже сидя. Посидев неподвижно минуту или две, настраиваясь на сеанс гипноза, он поднял руки и простер их над спящим. Снова пауза, и его руки медленно прошлись, едва не касаясь тела, от головы к ногам и обратно.
