Дегтярева и Шпагина на колесном станке и станковым же пулеметом системы Максима образца 1910 года, заканчивая «печенегом» и британской «снайперкой» серии «Warfare».
Юрмин открыл холодильник, достал бутылку водки и спрессованную плитку черной икры. Дверца старого холодильника была похожа на «жигулевскую» – с первого раза не закрылась. Хозяин кабинета двинул ее ногой. Как тут и была.
– Не могу есть ее, проклятую! – шутливо прокомментировал мичман, разламывая пополам слипшийся деликатес.
– А пить? – сержант указал глазами на «сибирку», «зона накрытия» которой была на пять градусов выше обычной водки.
– Пить и стрелять я могу с закрытыми глазами, – нравоучительно произнес Юрмин.
Они с сержантом были не только земляками, но и тезками. Что сближает, конечно. На «ты» перешли с первого же дня пребывания Клима на военно-морской базе.
– Давай, зема, поднимай. Вынужденные действия ответственности не подлежат. – Мичман одним глотком осушил полстакана «сибирки» и закусил икрой.
Сергей пил медленно, словно смаковал. За месяц с небольшим это второй стакан. Юрмин же прикладывался к пузырьку чуть ли не ежедневно. Но никогда не напивался, просто снимал стресс. Иначе не выдержать подъемы ни свет ни заря и прочего, включая «человеческий фактор» – курсантов с их стремлением стать суперпрофессионалами. Сам Юрмин не считал себя таковым – перегорел, наверное, причем давно. Это «свежие» – такие, как Серега Климов, ставят перед собой такую цель, добиваются ее… чтобы также однажды перегореть, как предохранитель, отслужить свое – как счетчик, намотавший на себя все отпущенные ему круги.
– О чем задумался? – спросил Клим товарища.
– Да так… – Юрмин махнул рукой. Трезвый он – нормальный, общительный мужик. Водка же вытворяла с ним необычные вещи: постоянно война мерещится. О чем и сказал земляку.
– Что мерещится? – переспросил Клим.
– Давай еще по одной. – Выпив, инструктор долго молчал. – Знаешь, Серега, водка помогает снять стресс, а с другой стороны, память обостряет. Порой с ума схожу. Выпью и словно переношусь в 94-й… – Юрмин даже хохотнул – таким идиотским прозвучало сегодня его признание. – Знаешь, почему я тебе об этом рассказываю?
– Скажи – узнаю.
– Потому что больше меня никто не слушает. А мне нужно выговориться, понял?.. – И он «выговаривался» о том, что в 94-м в Чечне шла натуральная резня, что друг погиб на его глазах. О том, что держал его за руку («он горячий-горячий, а бетон лестничного марша под ним – ледяной»). Что оставил в том подъезде надпись на стене: «Саня, я всегда буду помнить тебя. Я отомщу за тебя нохчам!»
Юрмин рассказывал нескладно, сбивчиво, пьяно. Он спрашивал то ли себя, то ли своего земляка: что осталось от той справедливой мести? Тогда она гнала из одного глаза слезы ярости, а из другого – бессилия. Такой вот самогонный аппарат. Почти ничего от мести-то и не осталось.
Мичман вздохнул. Время не только не лечит, размышлял он, оно порой калечит, заставляет забыть что- то священное, рожденное в груди. Роды прошли, боль поутихла, святость исчезала по мере взросления души.
– Колчин меня спрашивает: мол, зачем Тульчинский на базу вернулся. Не знаю, говорю, кретин потому что. А почему Олег меня об этом спросил? А, Серега?
– Потому что тебя никто не слушает.
– Не, не поэтому. Можешь не подкалывать. Потому что мы все здесь какие-то ненормальные. – Юрмин покрутил у виска пальцем. – Свистонутые. А причина, мне кажется, в Колчине. Нет психолога, и никто на голову не жалуется. Я не без глаз и вижу, что Паникян на Колчина волком смотрит.
– Тульчинский заменит Беглова? – спросил Климов.
– Да, – нехотя ответил инструктор. – Странноватый тип. В 97-м у них с Олегом вроде дружба завязалась. Тогда… – Юрмин осекся. Едва не проговорился о «97-м экипаже». Об этом нельзя никому рассказывать, даже Сереге Климову.
– Что тогда?
– Тогда я был молодой, – выкрутился мичман. – Чу-уть постарше тебя. И вот тебя-то я хочу спросить стеба ради: ты-то зачем здесь?
Однажды, не дожидаясь схожего вопроса, Сергей сказал матери:
– Мам, мне предложили вернуться на службу. Пройти спецкурс на военно-морской базе «Дельта». Понимаешь, туда не каждого берут. А после курса мне обещали службу в Московском военном округе. Я рядом буду…
Тогда он читал ответ в глазах матери:
«Тебя рядом не будет. В Московской области нет моря».
Вслед за журналистом под водой скрылся диктофон. Пленка, вынутая из кассет, лежала шевелящимся париком у ног секретного агента. Вот к ней присоединились несколько исписанных мелким неразборчивым почерком листов бумаги; записи на них касались капитана Колчина, майора Алексеенко. Можно было и не копаться в них, а уничтожить, не читая. Но Тульчинский надеялся, что записи прольют свет на намерения и осведомленность Олега Колчина. Но пока ничего интересного, лишь портретные наброски, попытки психологических выкладок покойного репортера.
Вот и последний лист, скомканный нервной рукой агента, полетел в общую кучу…
Прикурив, Влад поджег ворох бумаги и магнитной ленты и задумался. Сыграл впустую? – спросил он себя. Нет, журналист знал достаточно, чтобы отчасти решить «демографическую» проблему подводных обитателей этой части Каспия: корма им хватит надолго.
Он еще раз обшарил одежду Арутюнова, брезгливо перетряхнул грязное нижнее белье и носки, упакованные в полиэтиленовый пакет; едва он раскрыл его, в нос ударил резкий запах мочи и пота. Впору надевать противогаз.
Противогаз…
Над Пионерским громыхнуло. Ленивая туча пролилась теплым дождем. Надев легкий плащ журналиста, походивший на стихарь дьякона, и слегка удивившись его предусмотрительности, Тульчинский вышел на шоссе в том месте, где дорожный знак указывал окончание населенного пункта: диагональная полоса, перечеркивающая название Пионерский. В руках Влада дорожная сумка, глаза скрывает кожаная кепка а-ля Лужков, во рту сигарета, в карманах брюк довольно солидная сумма – тысяча триста долларов и около двух тысяч в рублях. Из-за поворота показалась легковая машина, осветив одинокую фигуру. Тень Тульчинского метнулась с обочины ему за спину, укорачиваясь и мгновенно пропадая в придорожных кустах.
Мимо.
Влад продолжил движение. Остановился, когда его нагнал свет фар другой машины. Она замедлила ход. Водитель колебался, взять ли попутчика. Он притормозил в десятке метров впереди Влада. Тот ускорил шаг и открыл заднюю дверцу.
– До Кизляра подбросишь? – спросил он. От Пионерского до Кизляра было порядка ста пятидесяти километров. – Сотня баксов.
– Садись, – быстро согласился водитель «Жигулей» десятой модели. На вид парню, скорее всего дагестанцу, было лет двадцать пять.
– Держи. – Тульчинский, устроившись на заднем сиденье, протянул водителю купюру.
– Не, – отказался тот, – пути не будет. Расплатишься, когда приедем. – Вообще он не занимался частным извозом, взял бы попутчика бесплатно, но раз тот сам предложил деньги, то почему не взять.
Он вел машину легко и непринужденно, на высокой скорости, лихо проходя крутые повороты-шиканы, а на редких песчано-галечных участках, политых дождем, вообще по-раллийному, уверенно и «заносчиво» работая рулем. И слушал, не задавая вопросов, своего платежеспособного пассажира. Он журналист, едет в Кизляр, а вернее, возвращается: собрать кое-какой материал в Пионерском не получилось, так, ограничился
