грудь руками, она смотрела на монитор и читала казенную «шапку»:
Мария вернулась в комнату. Ей стало по-настоящему страшно. Она гнала прочь мысли о том, что вскоре снова окажется одна. С натурально голой реальностью, которая, кажется, уже начинает приходить в себя: облизывает губы, пытается что-то сказать или на кого-то прикрикнуть во сне. Она уже была с Корсаковым наедине, но знала, что через какое-то время откроет дверь и впустит своего телохранителя. Теперь надежда только на себя, на свою интуицию. И нисколько не легче от слов Цыганка:
– Держи «трубу» под рукой. Если что – беги в ванну, закрывайся, звони.
Ничуть не легче от его слабой улыбки:
И от прошлых инструкций свободнее себя не чувствуешь:
«Действие препарата гарантирует потерю памяти в пределах получаса после его применения. Распадается в плазме и установлению его в организме не подлежит».
Цыганок бросил на постель универсальные часы:
– Надень. На левую руку. На ремешке отверстие разношенное, увидишь, в общем. Ты не заметила – он накинул дверную цепочку, когда ты вошла?
Маша покачала головой:
– Не заметила. Я вообще не помню, снимала ли ее. Голова кругом.
– Проводи нас и накинь цепочку. Легче сказать, что ты сама накинула ее, нежели сама снимала. Есть разница?
– Никакой. Все, больше не тренируй меня. Устала...
В дверном проеме она увидела тень Виктора Крапивина. Просто тень.
А Цыганок увидел то, что гнал от себя и зазывал одновременно: Марию с понуро опущенной головой, разбитой о ту жизнь, которую она считала настоящей...
Маша распечатала документ на принтере. Прочитывая лист, передавала его Виктору. Изредка она качала головой и усмехалась. Собственно, картина знакомая. Все действительно было расписано по минутам. Каждое слово обязательно прозвучит там, где ему нужно. Из толпы раздастся именно тот голос, которого ожидают как охранники президента, стоящие в толпе и перед ней, так и сам глава государства.
Некая тупость этого документа не удивляла – во всяком случае, Марию. Она сама сиживала над подобными «шедеврами», когда готовила сценарные планы для показа одежды своей коллекции. Подумала, что времена меняются, а нравы сильно отстают. Или опережают время. Что для времени одинаково плохо.
Незаметно следила за реакций свого гостя. Удивительно, но он ни разу не отреагировал ни на явную бессмысленность некоторых эпизодов, ни на «общий план»: он впервые знакомился с таким документом и мог бы задать вопрос: «Неужели все расписано до такой степени скрупулезно?!» Нет, его брови были сосредоточенно насуплены, как в песне. Казалось,
