– Дай мне выход на эту группировку.
– Ты хорошо подумал?
Полковник снова попал в сети состояния отстраненности: все реально и в то же время нереально. Когда-то он подумал про двух снайперов: «В одном деле два человека с навязчивой идеей. Такого не может быть. Крапивин, в отличие от Андрея Проскурина, человек молодой, пока еще импульсивный, он живет настоящим, теми эмоциями, которые владеют им в данный момент. Он еще не способен заглядывать в будущее. А если делает это, то трезвеет наутро».
Вот сейчас, похоже, он под завязку налит тяжелыми и подвижными, как ртуть, эмоциями и вряд ли протрезвеет даже через месяц, через год.
«Исчерпал лимит, – подумал про себя Николай. – Хватил через край». Он мог сдать Крапивина – целого и невредимого, а мог доставить его на Лубянку с простреленными руками. Но перед глазами стояла жуткая картина: бронированный джип «Мерседес», который откровенно таранит «Субару»-кабриолет. Он не мог запомнить лица Марии, потому что от удара о стекло ее черты скрыла кровавая маска.
Марию оставили в живых по многим причинам, и каждая выливалась в откровенный перебор. Двух человек сразу устранить не получилось, а убирать их по отдельности после неудачного покушения – это уже несчастный случай для самих спецслужб. А вот Цыганок напоследок показал, что он настоящий телохранитель, а никакой не бывший. И это взбесило его начальство, планы которого оказались в итоге разорваны ровно пополам.
Цыганок получил тяжелые травмы, но не настолько, чтобы отдать концы в больнице. Ему помогли – в этом Николай был уверен на сто процентов. Безошибочно представил, как в приемный покой входит человек в строгом костюме, показывает красные корочки и говорит, что раненый – его коллега, ему нужно поговорить с ним наедине. Когда он уходит, врач видит уже мертвого пациента. Дежурный медик тянется к телефонной трубке, но останавливается. Вовремя. Молодец.
Цыганок находился между жизнью и смертью недолго. Отсчет начался не с жуткого удара, в результате которого телохранитель расслышал треск сломанных позвонков. Таймер включился в тот момент, когда Цыганок буквально увидел смерть: черный джип с черными номерами и непроницаемыми стеклами. Он бредил, когда его вынимали из искореженной машины: «Этого вы хотели, суки?!» Но голос его был слаб, только по губам можно было прочесть эти слова. Он перестал различать, где явь, а где сон...
Он мерз от потери крови, хлеставшей из разорванной руки, стыл от сильной дозы противошоковой инъекции. Поэтому в бреду, в который вплетались его несбыточные и сбывшиеся мечты, лето сменилось зимней стужей. Утопая по пояс в снегу, он прокладывает путь к калитке и что-то бормочет про свою непредусмотрительность. Минует калитку и поднимается на крыльцо. Потом поворачивается и вскидывает руку: «Вот мой дом!» И слышит в ответ голос, впитывает в себя интонации, к которым давно-давно привык: «Дом?!» Видит глаза Марии.
Она долго смотрит ему в глаза, изучает его лицо, оставаясь на удивление спокойной. Кажется, он слышит что-то про себя, про незнакомые морщины под глазами; с удивлением узнает, что его глаза «потрясающе красивые».
В сон ворвались чьи-то голоса:
– Осторожней, осторожней! Он тяжелый. Кто-нибудь, помогите, возьмите носилки сзади. Дай ему перехватиться! Да, вот так...
Движение. Головой вперед. Качка. Как на море.
– Что тут у нас? Тут у нас «конструктор». Собирать будем по частям. Готовьте операционную. – Тишина. – Хорошо, но не больше одной минуты.
Цыганок увидел человека в черном. Он склонился над ним и приложил пальцы к его окровавленной шее. Лицо незнакомого человека стало отдаляться, отступать в черноту, пока не исчезло совсем...
Терехин был единственным человеком, который знал всю подоплеку этого сложного дела. Идеология – он сто раз возвращался к этому слову и при всем желании не мог примерить его ни на Марию Дьячкову, ни на Юрия Цыганка.
Проще этих слов, которые все еще стояли в ушах полковника, не было. Они открыты со всех сторон и ничем не защищены. Они беззащитны.
Она говорила о Викторе, но так получилось, что подразумевала себя. Она себя хотела понять – хотя бы ту малую часть вопроса – почему она помогает ему, почему не прогонит прочь.
Она обладает даром провидения. Нельзя брать в расчет мистику, простое совпадение. Но как отказаться от этого? – спрашивал себя Николай, заучивший магнитофонные записи наизусть. Как откажется от этого сам Виктор Крапивин, который в то время смотрел, может быть, на Марию и удивлялся ее смелым, но простым словам? Он – не сложный человек, понять его легко. Он – человек действия. Но он снова оказался один. Но это удел снайпера. Он учится разбираться в своих новых чувствах, приспосабливает свой организм к новым ощущениям. Учится подавлять свои эмоции, желания, протесты. Он учится управлять своим организмом, начиная от глаз и заканчивая кончиками пальцев; управлять своим дыханием, сердцебиением, понижать уровень адреналина в крови.
Терехина интересовали все материалы, касающиеся снайперов, снайперского искусства. Он хотел разобраться в психологии, в мышлении, составить психологический портрет снайпера.
«Снайперское искусство имеет одну особенность – независимо от опыта, информации, оценок других людей действия только одного снайпера решают исход поединка. Это он отправляется на схватку. Один. Он должен действовать так, как подсказывает ему ситуация, и, если нужно, импровизировать»[10].
