этот шаг и был юридически и технически оправдан, но вызвал соответствующую реакцию Грузии; дело дошло до демонстраций. А дальше в Верхний Ларс прибыл российский пограничный спецназ. Лейтенант Шавхелишвили был классным стрелком. Группа спецназа госбезопасности Грузии, которая в этом противостоянии официально приобрела статус антитеррористической, держала российских коллег-«террористов» на мушке.
На огневой позиции рядом с Шавхелишвили расположился американский советник Гвидо Терон, которого сами грузины называли «слитно»: Гвидотерон, что походило на название запрещенного стероида. Как и Джемал Шавхелишвили, советник был вооружен винтовкой фирмы Knight's Armament калибра 7,62 с облегченным полуметровым стволом плавающего типа.
Шерхан надолго сохранил ощущение гордости при прикосновении к
Прошли годы. Одиннадцать лет прошло, но только не пролетело. Сегодня Шавхелишвили осознал, что невольно подменяет одно понятие другим – стиль китчем. Хотя и дешевку нередко маскировали под стиль.
Он перегорел в плане подражания и поклонения кому-то, действительно повзрослел в самом широком смысле этого слова. Он четко осознал, что Грузия стала оккупационной территорией. С тех пор как в стране обосновались американцы, давление русских ощущалось все сильнее. Но как в таком сложном положении сказать – «враг врага моего – друг мой» и применить это на практике? И как произнести «старый друг лучше новых двух»?.. Старый друг превратился в заклятого врага.
И еще о независимости подумал Джемал. О Дне независимости. И горько усмехнулся: пожалуй, только в этот праздничный день его страна становится по-настоящему независимой. И не только в Грузии из триста шестидесяти пяти дней независимым был только один.
Он откашлялся, словно привлекал внимание Гвидо Терона, хотя это было не так, и с усмешкой произнес:
– И когда обрушились бомбы на Югославию и повалил народ с родной земли, сказал президент США: «Плодитесь и размножайтесь». Хорваты, боснийцы и прочие югославопитеки с глазами шахидов расползлись по всей земле. Они сбивались в кучки: только тронь! За них горой вставали правозащитники со всего мира. Им давали работу в тех странах и городах, где местные жители только мечтали о работе. «Только тронь!» Они кутались в триколоры «расчлененок», искренне ненавидя народы, которые дали им кров. На любом спортивном матче, на любом игрище они громче и агрессивнее всех: только тронь! Организованное меньшинство бьет неорганизованное большинство – и от этого уже оскомина. Они не только громче, они впереди всех. Они возрождают Великую Югославию – в Австралии, Западной Европе, Океании и еще черт знает где. И очередной президент США готов отдать приказ своим мальчикам: «Летите в Австралию и бомбите!»
– Ну, – с некоторой запинкой ответил Гвидо Терон, – мы так далеко не загадывали.
– Ну надо же, – усмехнулся Джемал. – Если уж мне в голову пришла эта мысль, то что говорить о ваших аналитиках... Вы просчитываете на много ходов вперед. Вы видите очередную мировую заварушку в Австралии, Японии. И «малые народы» превратились в выкрестов, вставших над могилами Великих народов. Вы
Гвидо Терону стало не до скорости, перевалившей за сто пятьдесят. Может быть кто-то другой на его месте и назвал бы полковника Шавхелишвили отступником, неблагонадежным. Он сравнил его с трамваем. У него один путь: по рельсам, по кругу, с заходом в депо, с запланированными остановками. Отклонение с пути – это сход с рельсов, и это лечится. Приезжает бригада ремонтников, ставит трамвай на рельсы, дает втык вагоновожатому или сажает на его место другого.
Увлекшись, Терон сравнил Джемала с целой страной, Грузией...
Шавхелишвили только поначалу не разделял точку зрения Гвидо Терона: их визит в Гори спровоцировала или стимулировала («нужное подчеркнуть», – акцентировал американец) смерть полковника Ашубы.
– Что это значит? – спросил он, озабоченный больше только взявшей его в оборот операцией «Метро».
– Это значит, кто-то пытается выбить у нас из-под ног почву, вывести из равновесия. Кто-то бросил в почву зерно сомнений и ждет всходов. Ну и что с того, что Ираклия убили, а дело скоро закроют? Мы отработаем свою версию.
Шерхан уже в который раз скривился от «дешевой лирики» американца. Было заметно, что вот сейчас ему по-русски говорить было в тягость. Он хотел выразить свою мысль о «всходах» на родном языке, свободно и понятно.
До него тирада Терона дошла быстрее, чем он ее закончил: «Кто-то мешает ему». Пока что только его оболочка подверглась взлому. Но и этот факт был очень тревожным.
Кто его враг?
Джемал на подсознательном уровне понял, что вычислить его не составит труда. Он был в Гори и встречался с Ашубой три недели тому назад. Если не брать в расчет ту встречу, то ключевой стала последняя.
– В «Филиале» нас видели десять-пятнадцать человек. Но только один знал наш интерес.
– По поводу карты города, – покивал Терон. – И не сам Ашуба ходил в полицию. Карту принес посыльный. Пока ты стригся, я видел, как он выходил из «Филиала» и как заходил. В общем, как говорят русские, что знает один человек, то знает и свинья.
Шавхелишвили согласился.
– Ашуба передал мне карту в парикмахерской. – Только сейчас, зараженный сомнениями, он подумал: «Отличный наблюдательный пункт за «Филиалом». – А там я встретил странного типа. – Он выразительно посмотрел на Терона: «Вот с кем ты по-русски наговорился бы всласть». – Случайный посетитель?
– Кто знает?
– Я узнаю...
На этом прервались логические умозаключения, от которых у Шавхелишвили голова разболелась. Он был исполнителем, а значит, как никто другой, – человеком дела.
Он вызвал дежурного. Когда тот явился, вытянувшись в струнку, отдал распоряжение:
– Подготовь камеру для допросов.
– Все шесть свободны, господин полковник.
– Ты недослушал меня, – недовольно сдвинул брови Шавхелишвили. – Приведи в камеру парикмахера из соседнего салона. – Ему этот момент показался подходящим для того, чтобы высказать недавнюю мысль вслух. – Не задумывался над тем, что салон – это наблюдательный пункт?
– Никак нет.
Терон подумал, что Шавхелишвили скажет: «Хорошо», и продолжит. Однако Джемал сказал: «Плохо». И продолжил.
– Парикмахеру за пятьдесят. Прическа – как у Шеварднадзе. Дунь, и волосы разлетятся, как с одуванчика. Подготовь его к допросу.
– Да, я все понял.
– Иди, – отпустил его Шавхелишвили.
Через полчаса он, самолично открыв тяжелую дверь с глазком и кормушкой, стянутой, как бочка, широкими стальными полосками, вошел в камеру, заставив Мастера опустить глаза...
Этот человек уже был сломлен. Но не полковником Шавхелишвили. Он ощущал это на физическом уровне. Ему было необходимо не просто одержать верх над Мастером. Он привык стартовать и финишировать. А в этом случае он словно вылез из машины и, сделав шаг, грудью коснулся финишной ленты.
В этой камере не было стола, как не было стула; еда для арестованных ставилась на откидную крышку
