продемонстрировать всем, какая я послушная, умная, добрая. Я мечтала об этом за много дней до первого похода в детский сад. Я была готова на любые подвиги, но только не есть молочную кашу. И я вдруг поняла, что если не могу делать то, что делают другие, то никакая я не умная, не послушная, не добрая. Я много хуже, чем дворовая девчонка. Я негодная, неправильная, и вся жизнь моя испорченная.
После завтрака нас снова вывели на улицу, на площадку, где были качели и круглая деревянная беседка. Воспитатели продолжили свои разговоры, дети предоставлены сами себе. Мальчик-заводила скомандовал, что будем играть «в домик» — так у нас в Донбассе именовалась игра в дочки-матери. Заводила меня выбрал:
— Наташка будет моей женой. Готовь есть, а я на работу пошел.
О! Я воспряла. В домик я умела играть отлично. И хотя детской посуды у меня не было — другие девчонки расхватали и никто не поделился, — я носилась как угорелая. На листочках, на обрывках бумаги, заменивших тарелочки и кастрюльки, приготовила и первое, и второе, и третье.
«Муж» пришел с работы и громко потопал ногами на пороге беседки:
— Жрать давай!
Понятно, что мальчик копировал собственных родителей. Мой папа никогда не говорил «жрать». Но на эти мелочи я не обратила внимания, была слишком горда тем, что меня взял в «жены» главный заводила.
— Вот борщ, — показывала я на горсточку песка с мелкой травкой, — вот макароны с котлетами (щепки и камешки), вот компот (винная пробка, найденная на детской (!) площадке).
— А выпить? — потребовал «муж». — Пусть это будет не компот, а водка, — взял он в руки пробку и лихо опрокинул.
Потом сымитировал, что ест борщ и второе. Рыгнул и приказал:
— Теперь пошли в койку.
Этой фазы в нашей дворовой игре не было, и я не знала, как действовать. Мальчик обозвал меня дурой и велел ложиться на скамейку. Сам улегся сверху, на меня. Раскрыл рот и стал шумно дышать мне в лицо: хэ, хэ, хэ… Рядом стояли дети и смотрели, как здоровски мы играем.
Я не понимала, что происходит, но чувствовала, что происходит нечто отвратительное, ужасное, неправильное. Пятилетняя, я не могла проанализировать свои чувства или описать их. Это сейчас я нахожу слова, потому что хорошо помню эту сцену, она преследовала меня долго. Главным было унижение, настолько громадное, что выбрасывает оно тебя за границы нормальной человеческой жизни. И парализующая беспомощность, как во сне, когда бежишь-бежишь, а с места не трогаешься. И сознание того, что теперь ты грязная, порченая, отвратительная.
Иногда я думала: а пришли бы воспитательницы, увидели «домик» — как отреагировали бы? Скорее всего, посмеялись бы, сказали бы что-нибудь вроде того, что рано еще вам в такие игры играть. Да и сама я, будучи взрослой, пересказывала друзьям эту историю с юмором. Но тогда! Тогда я пережила настоящую трагедию, не по-детски тяжелую. Ребенок чаще всего пропускает мимо ушей, когда его называют балбесом, хулиганом, неряхой, лентяем. На то они и взрослые, чтобы ругаться. Но если ребенок сам себя считает грязным, испорченным, если держит это в тайне, если боится признаться, боится, что все узнают о его позоре, — это настоящая детская драма.
Остаток дня в детсаду я провела в тумане. Говоря взрослым языком, я чувствовала себя как в пыточной, где каждый может надругаться надо мной.
Мама забрала меня полуживую, страшно усталую, вялую. Я тихо и безостановочно ныла: «Никогда больше не пойду в детский сад. Пожалуйста, не води меня туда, не води, не води, не води. Лучше я умру, умру, умру…»
— Наточка, — удивлялась мама, — но воспитательница сказала, что ты вела себя хорошо, не плакала.
— Не пойду в детский сад, не пойду, — твердила я. — Убегу оттуда, если ты меня снова отведешь. Не хочу в детский сад!
Мама решила, что я капризничаю, что у меня не вышло занять лидерские позиции, как обычно бывало в детской компании, что под мою дудочку не плясали и теперь я отказываюсь ходить в коллектив, который не увидел во мне вожака.
— У нас для тебя сюрприз, — переменила мама тему. — Мы купили телевизор! Сейчас придем домой, будем смотреть.
В другой ситуации я буйно радовалась бы. Телевизор был у двух-трех семей в нашем многоквартирном доме. К ним ходили смотреть: перед маленьким экраном ставились стулья полукругом, а то и в два ряда, нас, детей, брали на руки, или мы пристраивались на полу. Значит, теперь к нам будут приходить соседи, и мой авторитет среди друзей резко пойдет в гору.
Папа приспособил старый утюг в виде антенны.
— Наталья, смотри, — веселился он, — на утюг волны ловятся.
Какие волны, почему на утюг — я даже не спросила. Мне было плохо, к ночи поднялась температура, я бредила и все просила не отдавать меня в детский сад. Невроз не отпустил и в последующие дни. Я ни о чем не могла говорить, кроме как просить не водить меня в детсад. Родители сдались, мама не вышла на работу и еще год сидела со мной.
Я ей так и не объяснила, почему возненавидела детсад. Сначала было страшно и больно рассказывать, а потом забылось. Я ведь уже говорила: на детях раны хорошо зарастают.
Можно было бы подумать, что собственный печальный опыт навсегда закроет дорогу в детский сад моим детям. Ничуть не бывало. С высоты прожитых лет детские страхи кажутся глупостями и приобретают смешной оттенок. Родителям следовало хитро выпытать у меня причину нелюбви к детскому саду и научить защищаться. Уж я-то не совершу подобных оплошностей. Кроме того, я вышла на работу, маме моей с двумя мальчиками тяжело. Здоровье у нее не богатырское, и коль есть возможность облегчить ей жизнь, то эту возможность надо использовать. Да и ребенку полезно привыкать к коллективу, а то придет в школу трепетным парниковым созданием, там его затюкают.
Поскольку мы переезжали с одной съемной квартиры на другую, то и детсады менялись. В первом Никита испортил отношения с воспитательницей сразу. Я пришла забирать ребенка, у воспитательницы презрительно поджаты губы, цедит:
— Забирайте своего…
Она не договорила, запнулась. Но, судя по выражению лица, она проглотила нелицеприятное слово, вроде «негодяя» или «урода».
Идем по улице, Никита почему-то падает через каждый шаг, я его подхватываю, он снова спотыкается.
— Никита, в чем дело? Почему ты валишься?
— Потому что я тлусы в одну дылку надел.
— Ты уже умеешь хорошо «р» говорить. Раскатисто произноси. Тр-р-русы в дыр-р-рку. В какую еще дырку?
— У т-р-р-русов две дыр-р-рки для двух ногов, правильно?
— Правильно, то есть неправильно. Для двух ног. Понравилось? Будешь теперь так одеваться?
— Не-ка.
Проблему можно считать закрытой. Но есть другая.
— Никита, почему Татьяна Васильевна на тебя разозлилась? Что ты сделал?
— Не знаю.
У детей короткая память. Заставить трехлетку связно пересказать какую-то ситуацию очень сложно. У него столько информации крутится в голове, что несущественная быстро выветривается. Но я проявила настырность и добилась восстановления событий путем правильной постановки вопросов. Разминочные вопросы опускаю.
— Что сделала Татьяна Васильевна?
— Она сказала, что никто не идет в туалет, а сама пошла.
— А ты не послушался и отправился за ней? — Да.
— И что ты делал в туалете?
— Снял трусы и сел на унитаз.
