не могла придумать, о чем еще мечтать, а в пропасти отчаяния — о чем молиться.
Регулярно названивал Толик, как правило, слегка под градусом. Моим отповедям — не люблю, не звони, оставь в покое — он не верил. Я стала бросать трубку, лишь услышав его голос.
Навсегда сохраню доброе чувство к мальчикам, которые без взаимности были влюблены в меня в школе и в институте. Нечто схожее по умилительности я испытываю при мысли, что где-то (на Кавказе?) у меня есть единокровные, по отцу, братья и сестры. Но Толик с его пьяно-назойливыми атаками вызывал брезгливое раздражение.
Заявился ко мне домой. Не выставила только потому, что хотела расставить точки над всеми буквами алфавита.
Бухнулся на колени:
— Мучаюсь, не нахожу себе места. Жизнь потеряла все краски. Юленька, девочка моя, я люблю тебя так же безумно, как в первые дни…
Я слушала его и рассматривала свои руки.
Надо сменить крем. От постоянного мытья кожа сохнет, шелушится. Я не трачусь на косметику, но крем для рук приходится покупать килограммами.
— Что за мужик это был? Зачем он тебе? Мы были так счастливы! Что у тебя с ним общего?
— Все, — ответила я.
— Что — все? — не понял Толик.
— Мысли, желания, дыхание, постель, собака — все общее.
— Собака? — обескураженно переспросил Толик. — Я не могу в это поверить. Юленок, ты моя, моя! Я никому не могу тебя отдать!
— А продать?
Вообще-то не в моих правилах куражиться, но кто в этом не грешен!
— Как продать? За что?
— Задорого, Толик, — нервно рассмеялась я.
— Никогда! — патетично воскликнул он и вскочил на ноги, принялся расхаживать по комнате. — Нас с тобой связывает самое святое, самое лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной!
Я думала про «самое лучшее…», что эта моя мысль, оказывается, позаимствована у Толика. Обидно.
— Значит, — хитро проворковала я, — мы с тобой почти семья?
— Да! — радостно откликнулся он. — Мы — больше чем семья!
— Тогда женись на мне.
— Как? То есть конечно. Но ты же понимаешь, я хочу, чтобы все было справедливо.
— И я, дружок, того же хочу. Вот мы сейчас набираем твой телефон, — я потянулась к трубке, — и говорим твоей жене, Чудиновой Ольге Яковлевне, что ты с ней разводишься, что мы пять лет втихую ее обманываем, а теперь решили все по справедливости.
Он с таким испугом выхватил у меня телефон, что я невольно расхохоталась.
— Насмехаешься? — возмутился Толик. — Как ты переменилась, Юлия! Что с тобой стало?
— Извини, пожалуйста, — искренне повинилась я. — Толик! В газетах и журналах разные знаменитые личности откровенничают, как по десятку раз женились и разводились, сохраняя со своими бывшими приятельские отношения: денег в нужде займут, цветочки на могилку принесут. Толик, давай и мы культурненько разойдемся? Я тебе букетики на могилку приносить буду.
«Могилка» Толика добила, но он еще вяло трепыхался:
— Я не привык, чтобы меня бабы бросали.
— Так сам брось! — воодушевилась я. — Заклейми и дверью хлопни, разрешаю.
Все-таки Толик чертовски привлекательный мужчина. Какая стать! Разворот плеч, посадка головы, а выражение оскорбленной добродетели на лице! Ох, наплачутся еще с ним бабы.
— Ты, Юля, действительно очень переменилась в последнее время.
— Так получилось, — болванчиком кивала я.
— Горько и тяжело мне в эту минуту!
— Крепись, — подбодрила я.
— Не перебивай меня!
— Хорошо.
В Толике умер великий артист. Он почти мастерски довел драматическую сцену до конца: вспомнил первые месяцы нашей безоблачной любви, рассказал о великом вдохновении, которое я ему дарила. Почти выдавил у меня слезу, да ошибочно упомянул об аборте:
— И в те печальные минуты я находил возможность быть рядом, чего бы мне это ни стоило.
Я смотрела на него во все глаза: неужели и это можно вспоминать с самолюбованием?
Толик мгновенно почувствовал, что реакция публики изменилась, и скомкал концовку:
— Я прощаюсь с тобой, Юля! Будь счастлива и не думай о том, что где-то истерзанная душа оплакивает твою жизнь и судьбу.
В приложении к его внешности патетические речи вовсе не звучали потешно — для других. Меня же, конечно, подмывало издевательски спародировать ломоносовский стиль Толика. Но я удержалась: если за ним не оставить последнего слова, будет еще долго морочить голову.
На прощание Толик церемонно поцеловал мне руку. Наверное, чувствовал себя помещиком, который совращенной крестьянке вольную выписывает: со двора ее не гонят, да самой неймется, блудные страсти одолели.
С другой стороны посмотреть: не появись Серж, сколько бы я еще под игом находилась и постылую дань выплачивала?
Поздно ночью меня разбудил звонок.
— Ой, Юлька! О-о-о-й! — выла в трубку Ира. — Ой, тако-о-е!
— Ирочка, что? Вася? С сыном что-то стряслось? — всполошилась я.
— Не-е-е-т. Пе-е-е-тя. Ой, а-а-а!
— Ну, успокойся. Он жив? Он в больнице? Инфаркт? Инсульт?
— Ой, не-е-е-т.
— Да перестань ты плакать, объясни толком.
— Я уже три часа, — Ира шумно потянула носом, — рыдаю. Ой, он нас бросил.
— Куда бросил? — умно спросила я, по-прежнему ничего не понимая.
— Он уше-е-е-ел. Дверью ка-а-ак хлопнул! Ой, что теперь будет!
— Пойди умойся, высморкайся — и расскажешь мне толком.
Но даже слегка успокоившаяся Ира ничего вразумительного объяснить не могла.
— Почему он ушел? — спрашиваю.
— Потому что я попросила его вынести мусорное ведро.
— Ирка, что ты несешь? Кто бросает жену из-за того, что она просит выкинуть мусор?
— Я тебе клянусь. Я ему: «Петь, вынеси ведро». А он мне: «Как ты мне надоела, не могу больше, ухожу к матери, не звони, рыбок не забудь кормить, жизнь мне испортила, с Васькой сам поговорю, пусть не забывает Приветика выгуливать, где чемодан, ты настоящая вампирша, за квартиру я заплатил, неси мои рубашки чистые с балкона».
Юля, что теперь будет? Юля, за что? Юль, разве я вампирша? Юля, я ничего не понимаю. Юля, ты съезди к нему, хорошо? Юль, ты с ним поговори, он у родителей своих на «Соколе». Ты его спроси, ты ему скажи, что я бе-е-ез не-е-его не могу! — Ира опять заплакала.
— Конечно, съезжу и поговорю, успокойся. Ты Васю напугаешь. Где он сейчас? Он вашу ссору слышал?
— Спит. Не слышал. Мы шепотом. Как две кобры. Это Пе-е-е-тя кобра, я ему всю молодость, всю жизнь… А-а-а! Юлька, я его домой хочу. Юль, я его так люблю, сама буду мусор выносить, хоть каждый час.
Несколько минут я успокаивала Иру, говорила о нервных срывах и реактивных психозах, которые случаются с нормальными людьми, в том числе и с верными мужьями.
Хотя более всего мне хотелось обругать последними словами Петра — обидчика моей подруги. Как он
