– Мы ждали меньше часа, – сообщил Ваня.
– Век скоростей! – хмыкнул Гена. Заработал строгий взгляд жены и, кашлянув, подобострастно заявил:
– Таких надо выводить на чистую воду!
– Частный сыск, – со знанием дела сказала Мила, – начинает у нас развиваться, лицензируются фирмы. Но не особо процветают, так как в основном занимаются поиском оснований для разводов.
– То ли еще будет! – оптимистично брякнул Гена и скис под недовольным оком жены.
– Не перебивайте, – попросила Настя и продолжила выкладывать на стол фотографии. – Петька, отгреби посуду. Это – гвоздь программы. Целуются. В нашей арке. Они думали, что их никто не видит, а мы с Ванъкой за мусорными баками сидели.
– Классный снимок, – похвастался Иван. – Смотрите: ей, чтобы до его губ дотянуться, его же живот и мешает. А? Как стоят! Прямо буква "Л", между ногами расстояние точно больше метра. Здорово получилось. Я на конкурс пошлю.
– А сколько, интересно, за эти фотки дядя Валера, муж тети Лены, даст? – задумчиво произнес Петя.
Его вопрос вывел родителей из растерянности, они снова хором воскликнули:
– Петька!
– По шее он тебе даст, – сказал Володя.
– Как минимум, – тихо сказал Гена. – В этой семье не портрет Пушкина должен висеть на стене, а Павлика Морозова.
– Как на конкурс, так можно, – надулся Петя, – а как правду, ну за маленькую там плату, сразу «набью, набью». А кто с уроков сбегал, чтобы караулить?
– Кто? – строго спросила Лена.
– Никто, – ответила Настя и ткнула брата кулаком в спину. – Ой, посмотрите на этих Ивановых, – она взяла один из снимков, – в этом семействе есть нечто гоголевское. Он – вылитый Собакевич, а она – настоящая Бобелина.
– Точнее, Боболина, – поправил ее Родион. – Кстати, в жизни Боболина не была столь мощного телосложения, как ее изображали на русских лубках. И Гоголь тоже ошибался.
– Кто такая Боболина? – спросила Мила.
Никто, кроме Насти и Родиона, не знал.
– Господи, ну кто сейчас читает Гоголя? – презрительно пожала плечами Алла.
– Героиня войны за независимость в Греции, – пояснила Настя. – Купчиха, вдова, все имущество отдала повстанцам, а сама стала капитаном военного фрегата и сражалась против турок. В кабинете Собакевича висел ее портрет, и одна ее нога, как пишет Николай Васильевич, «казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные», – процитировала Настя наизусть.
«Литературу она сдаст, – подумала Лена. – Но что делать с химией?»
– Подожди, Ванечка! – остановила Лена мальчика, который собрался уходить. – Я тебя конфетками угощу. – Достала из серванта и открыла коробку ассорти, еще Канарейкиным даренную.
– Если отвлечься от Гоголя Николая Васильевича, – признался Родион, – то я ничего не понимаю.
– Аналогично! – поддакнули Мила и Гена.
– Все так просто! – бросилась на защиту Соболевых Алла, которая была в курсе дела. – Еще Фрейд говорил…
Что говорил Фрейд, узнать не удалось, потому что раздался звонок в дверь.
Лена вдруг подумала, что это пришла Иванова – та, что на фотографиях, которые лежат на столе. Ужас! То есть очень хорошо, сейчас бедной монументальной женщине все объяснят. Володя и объяснит.
Перед Володей стояла не Иванова, а бледный, взволнованный мужчина лет пятидесяти, с ухоженной, точно циркулем очерченной, бородкой-эспаньолкой. На свободной от растительности части лица разливалась бледность свежевыстиранной и подсиненной простыни.
– Я могу видеть Елену Викторовну?
– Кто вы такой? – довольно грубо спросил Володя, у которого были основания опасаться непрошеных гостей.
– По личному, очень личному делу.
– Кто вы такой? – еще строже спросил Володя.
– – Моя фамилия Канарейкин.
– Петр Сергеевич? – изумилась Лена, не выдержавшая ожидания и прибежавшая на помощь мужу.
– Елена Викторовна! – простонал Канарейкин в ответ.
Он вытянул руки вперед и, отстраняя Володю, рванулся к Лене с такой силой, словно она собиралась убежать от него.
Лена попятилась в комнату.
– Мне надо с вами поговорить! – заклинал Канарейкин. – Здравствуйте, господа!
Он увидел, что попал на торжество, люди сидят за праздничным столом, смутился, но продолжал свое:
– Умоляю! Пожалуйста, наедине, пять минут!
– Зачем? – растерялась Лена. – Почему наедине? Мне нечего скрывать от семьи и друзей.
Канарейкин продолжал упрашивать ее удалиться для приватного разговора.
– Никуда она не пойдет! – отрезал Володя. – И вы сюда напрасно явились.
– Елена Викторовна, миленькая, все рушится! Поруганное имя, позор, тюрьма, – бессвязно лепетал Канарейкин.
– Петр Сергеевич, успокойтесь, – говорила она.
– Как же успокоиться? Ведь следствие, следствие идет!
– Это по делу Ивановой-Боболины? – тихо спросила Алла Настю, но все услышали.
Петя, которого весь вечер шпыняли, пожелал реабилитироваться.
– Это по другому делу, – сказал он. – Дядя Канарейкин изобретения своровывал.
– Воровал, – автоматически поправил его Родион.
– Все очень просто, – сказал Гена жене. – Соболевы организовали дома филиал прокуратуры.
Миле эта информация решительно не понравилась. Она впервые посмотрела на Гену не покровительственно, а испуганно.
– Не боись! – обнял ее Гена за плечо. – Ты со мной.
– Все знают! – Канарейкин уставился на Петю. – Дети знают. Мое доброе имя, честь! У меня скоро внук должен родиться. – Канарейкин чуть не плакал. – Как он на меня посмотрит? Это была не моя идея!
– Не ваша, – подтвердил Володя, – а двух десятков других людей.
– Вы меня не поняли. – Глаза Канарейкина бегали с одного лица на другое в поисках сочувствия. – Зоя Михайловна, она предложила. Я исполнитель, но ее участие теперь практически недоказуемо. Она давала мне только те отказные материалы, которые шли через Елену Викторовну. То, что потом я приносил Зое Михайловне, получается, она видела в первый раз.
– В моих бумагах рылась! – сообщила Лена ничего не понимающим гостям.
– Давайте по порядку, – предложила Мила. – Кто истец и кто ответчик?
Но Лена почему-то вначале представила Канарейкину своих друзей:
– Родион, писатель. Его жена Алла, редактор. Геннадий, инженер, его жена Людмила, юрист-нотариус. Мой муж Владимир, кандидат технических наук. А также – Петя, Настя и Ваня.
– Петр Сергеевич, – вступил Володя и представил Канарейкина, – выдающийся изобретаюль. Можно сказать, чемпион по количеству патентов. Но есть одна закавыка. Очень многие его патенты вульгарно сворованы, как Петька сказал (Петька гордо распрямился на стуле), у менее удачливых заявщиков.
– Вы сядьте. – Лена предложила Канарейкину стул. – Но подарки свои заберите.
Она взяла открытую коробку ассорти и протянула Канарейкину. Ваня вытащил изо рта надкушенную конфету и вложил ее в ячейку.
Канарейкин непонимающе смотрел на коробку, которую держал в руках.
– Какие подарки? Господи, да я вам... квартиру, дачу мою возьмите!
Все растерялись от этого возмутительного предложения. Все, кроме Пети.
