умеет ими пользоваться? Умеет? Ура! Институт окончил, карьеру делает. Только такая дура, как ты, могла не заметить. И никаких детей! — Гурова пьяно покачала пальцем. — Никаких детей у него не может быть. Никогда!
— Подождите, — Вера вырвала у нее из рук бутылку, — пожалуйста, подождите! Вы хотите сказать, что бесплодной была не я? Проблемы у Сергея?
— Конечно. Они меня купили, сыночком купили. Все замазали, Славик в тюрьму не пошел. А я с тобой дурочку играла.
— Мария Анатольевна, я не могу в это поверить!..
— Дай бутылку! — Гурова замахнулась, намерившись ударить Веру. — Отдай! Вот так-то. — Она снова налила себе водку и выпила. — Я Анне первой сказала: с девочкой все в порядке, надо Сергея смотреть. Она — нет, не надо, мы его обследовали, здоров. Хрен собачий здоров. Она скрывала, что у него синдром Клайн… Клалейн… А я узнала! Они тайно его с детства лечили. Но оно не лечится! — торжествующе воскликнула Гурова. — Хотя ты же должна была видеть его хозяйство?
— Что вы имеете в виду?
Гурова грязно выругалась, объясняя, что она имела в виду. Но Вера почему-то не оскорбилась, не покраснела и не возмутилась.
— Вы говорите какие-то ужасные вещи, — пробормотала она.
— Ужасные? — Гурова остановила на ней взгляд. — А о чем мы говорим? — Она уже потеряла нить разговора.
— Вы считаете, что у Сергея не может быть детей? — напомнила Вера.
— Никогда! — Гурова отрицательно махнула руками и чуть не упала со стула. — У него яички как две фасолины. Ни одного сперматозоида нет и быть не может. Пусть радуется, что потенция сохранилась. Но это не надолго, — она опять злорадствовала, — уже небось на гормонах сидит. Налей! — Гурова двинула Вере чашку.
Вера убрала водку. Мария Анатольевна находилась в крайней степени опьянения — казалось, еще один глоток, и она свалится замертво. А Вере еще нужно было выяснить у нее многое.
— Мария Анатольевна! Почему же мне ничего не сказали? Зачем мучили меня, полгода обследовали? Ведь я разумный человек, все бы поняла, простила, да тут и прощать нечего. Меня упрекали, унижали, развили во мне колоссальный комплекс неполноценности. За что?
— Отдай водку! — прорычала Гурова. До нее не сразу дошли Верины слова, а когда дошли — приняла их за угрозу. И вдруг показала кукиш. — На, выкуси! Попробуй доказать мою ошибку! Никаких следов — ни карточки твоей, ни результатов анализов — ничего. Я все сделала, как Анна просила. Она мать, она своего ребенка защищала. Я тоже, — забормотала Гурова, — тоже моего мальчика любила, Не хотела, чтобы он мучился. Сама наркотик купила, а он умер от передозировки. Ты кто такая? — Она слегка очнулась.
— Как ты здесь оказалась? Убирайся отсюда! Забрюхатела, сволочь гулящая!.. Гурову на понт не возьмешь! Я вас всех, гадов, передавлю и соком вашим… мо… могилку моего сына… пол… полью… Анька меня заставила, подлая баба. Кобра! Она и сыночка моего погубила. Все его погубили! А я спаса-а-ала!
Гурова пьяно заплакала, Вера отдала ей бутылку и ушла под пьяные всхлипывания.
Во дворе она опустилась на заснеженную скамейку.
Пьяной, морально и физически разложившейся Гуровой Вера поверила сразу и безоговорочно. А расскажи ей кто-нибудь все это в спокойной трезвой обстановке, наверняка бы возмутилась и не поверила. Ведь у них была семья. Со стороны и с точки зрения окружающих благополучная культурная семья. Дарили друг другу подарки, планировали выходные и отпуск, ходили в гости, принимали гостей, смеялись над шутками, обсуждали фильмы и книги — и все было построено на обмане — коварном, бессмысленном, изощренно жестоком.
Не о том, не о том я думаю, встряхнулась Вера. Во мне растет новый человек. Мое и Костино продолжение. Успокойся, поверь в это. Страшно, чудовищно страшно поверить. А вдруг со мной что-нибудь сейчас случится? По дороге домой попаду под машину? Боязно встать со скамейки. Костя, почему тебя нет рядом со мной? Я уже примерзла? Примерзла! Простужусь, заболею. Нельзя!
Вера вскочила, отряхнула подол, медленно пошла на улицу. Домой не хотелось — у Кости сегодня прием больных до позднего вечера. Как ему рассказать? Они всегда старались в самые патетические разговоры вносить элементы юмора. Не складывается — не придумываются фразы веселые и ироничные. Люблю его еще больше, но от этого “больше” отнимается — отнимается стремительно растущая любовь к существу во мне. Мальчик? Девочка? Не имеет никакого значения! Хочется увидеть знакомое лицо. Поехать к Анне? Она сейчас дома, а там своих хлопот выше головы. Стоит Анне прийти домой, как близкие дерутся за общение с ней. Поскользнулась. Сердце екнуло от страха. Надо быть осторожнее. Вера впервые ощущала собственное тело как драгоценный хрустальный сосуд, хранящий огромную ценность. Куда она идет? Где метро? Лучше поймать такси.
Вера подошла к краю тротуара, подняла руку навстречу потоку машин. “Мерседес” с затемненными окнами проехал мимо, остановился, дал задний ход. Из автомобиля вышел мужчина:
— Здравствуйте, Вера! Тысячу лет не виделись.
Вера не сразу узнала Игоря Самойлова. Он изменился — длинное чернее пальто нараспашку, белый шарф, стильная стрижка, и все-таки сквозит нечто простое, мужицкое, сдобренное резким благоуханием дорогого одеколона — нельзя столько выливать на себя. Хотя, возможно, у нее в связи с беременностью обострилось обоняние. Она беременна! Хочется твердить это слово постоянно.
— Здравствуйте, Игорь! Рада вас видеть. Они улыбнулись друг другу. И эта улыбка для обоих стала свидетельством примирения — прошлое забыто, мы были молодыми, глупыми, забудем.
— Вас подвезти? — спросил Игорь.
— Да, но вы, очевидно, торопитесь по своим делам.
— Ничего страшного. По вечерам я занимаюсь частным извозом. Садитесь.
Со слов Анны Вера знала, что Игорь стал миллионщиком, заправляет большими делами. Женился на известной актрисе, живет в громадном загородном коттедже.
Игорь открыл заднюю дверцу, помог Вере сесть. Обошел машину и сел с другой стороны.
— На Ленинский, — бросил он шоферу.
— Нет, — улыбнулась Вера, — теперь я живу в другом месте. В Кузьминки, пожалуйста.
— Улучшили условия, — понимающе кивнул Игорь, — разменяли квартиру?
— Улучшила до невообразимости, — снова улыбнулась Вера. — Разменяла не квартиру, а всю жизнь.
— В самом деле? Впрочем, заметно. Вы похорошели еще больше.
— Да? — насмешливо переспросила Вера. Ей почему-то захотелось пококетничать. В ее-то состоянии! Но, наверное, именно оно давало ощущение безопасности. — Разве можно было еще больше? Хотя если вы надели линзы ночного видения, то я вам поверю.
— Вера, есть у вас полчаса? Давайте остановимся, выпьем где-нибудь по чашке кофе?
— Боюсь, вы меня неправильно поняли, Игорь.
— Да все правильно понял. От счастливой женщины за версту несет колючей проволокой. Никаких приборов ночного видения не требуется. Простите за резкость. Дело не в вас, а во мне. Чертовски паршиво на душе.
— Хорошо, — быстро согласилась Вера.
В мире есть несчастные люди. В это трудно поверить. Хотя она сама час назад была несчастнейшей из смертных и только что видела Гурову — женщину, изъеденную горем как ржавчиной, опухшую от порока. Вот и у Игоря неприятности.
В кафе Игорь заказал себе коньяк, кофе и мороженое. Вера от спиртного отказалась, но попросила салат из свежих огурцов со сметаной, жюльен, отбивную с картофелем фри и фрукты с сиропом. Она бы заказала еще куриную ножку в соусе табаско, фаршированные помидоры и рыбу с сыром, если бы не опасалась показаться хронически голодающей. Она никогда не отличалась завидным аппетитом, но, видно, малыш любит вкусно поесть.
Игорь, потягивая коньяк, молча наблюдал, как Вера поглощает одно блюдо за другим. Она тоже почти забыла о его присутствии. Очень хотелось есть — пережить и пережевать все неприятности сегодняшнего дня.
