погружение в атмосферу печали и горести. Иррациональность смерти дети воспринимали совсем не так, как взрослые, раздавленные безысходностью вопросов — как? зачем? почему? У детей все эти вопросы приобретали оттенок жутковатый, но загадочный и потому носящий привкус триллера, страшной сказки — пугающей и щекочущей нервы. Картинки похорон, вид мертвого тела навсегда врежутся в их память, но останутся именно страшными картинками, а не тяжкими переживаниями.
После того как их дом в первый раз посетила смерть, дети стали больше всего бояться, что она придет снова и заберет самого главного человека — маму. Мама в их понимании была бессмертна, но кончины других людей наводили на мысли, что и она тоже… И это было самым страшным — тут они приближались к “взрослому” бессилию перед неизбежным. Но справиться с ним не могли, и детская психика отвечала на потрясения ночными кошмарами: и Даше, и Кириллу часто снились сны, что мама умирает — то она тонет в море, то в нее стреляет бандит, то лежит, умершая неизвестно от чего, в гробу.
Галина Ивановна позвала обедать. Анна заставила себя встать, одеться, выйти из комнаты. Дети стояли под дверью — ждали ее, чтобы взять за руки и вместе идти на кухню.
— Как ты? — спросила Татьяна.
— Нормально, — ответила Анна. — Только горло болит.
Вчера она так кричала, что сорвала голосовые связки и теперь слегка хрипела. Есть не хотелось. Разговаривать тоже. Она не замечала гнетущей тишины за столом.
— А что будет с папиными игрушками? — спросил Кирилл.
— Не знаю, — сказала Анна. — Хочешь, возьми их себе.
— Только железную дорогу.
— Остальные давайте отдадим в какой-нибудь детдом, — предложила Даша.
— Давайте, — кивнула Анна. — Что с Ириной? — спросила она.
“Только бы не видеть сейчас Иру, — подумала она, — вообще не заходить в ту квартиру. Не могу, не пойду”.
— Все в порядке, — сказала Таня, — она убирает в квартире, разбирает Юрины вещи. Костя оставил тебе таблетки. Очень строго велел — одну днем и одну на ночь. Выпей, пожалуйста. Вот эту нужно днем.
— Нет, — отказалась Анна, — никаких таблеток.
— Аня! — На кухню вернулась Галина Ивановна, говорившая по телефону. — Там какой-то мужчина. Уже третий раз звонит, тебя требует. Что сказать?
— Я подойду. Это был Сусликов.
— Что происходит? Ты даже позвонить не можешь? — обиженно начал он.
— Дима, у меня умер муж, — тихо сказала Анна.
— Когда? От чего?
— Не знаю. Какая разница. — Она чуть не сказала “какая тебе разница”. — Извини, я не могу говорить — положила трубку.
Ей не хотелось Диминых соболезнований. У каждого человека, который переживает горе, должен быть другой человек, кому он может выплакаться, чьи слова утешения будут для него самым действенным лекарством. У Татьяны есть Игорь, у Веры есть Костя, у детей есть мама. У нее нет никого. Дима не виноват в том, что ей не хочется броситься в его объятия и закрыться от горя его руками.
Анна не знала, чем заняться. Надо заняться похоронами. Она позвонила в похоронное бюро и вызвала агента. Дети смотрели на нее и чего-то ждали. Что она могла им сказать?
Сусликов несколько секунд слушал короткие гудки в трубке. Потом нажал на рычаг, пододвинул к себе справочник и стал накручивать диск — выяснять, где проводится вскрытие Юрия Самойлова. Через час он был в патологоанатомическом отделении одной из городских больниц. Показал удостоверение, поговорил с врачом, взял копию заключения.
Он вышел из прозекторской и глубоко вдохнул чистый воздух. В анатомичке всегда неизбывно воняет мертвечиной. Хотелось напиться — так, как не напивался ни разу в жизни, — вдрабадан, в хлам, в клочья. Напиться и забыться, забыть Анну, ее волосы, руки, глаза, ее смех и стоны. Забыть о ее муже. К чертовой матери забыть обо всем мире! Сусликов поехал к Анне домой. Дверь ему открыла пожилая женщина.
— Вы из похоронного бюро? — спросила она.
— Из похоронного, — буркнул Дима.
— Вот сюда, в комнату, — провела она Диму по коридору.
Анна сидела на диване в окружении детей — худенькой девочки с длинными ногами и острыми коленками и мальчишки возраста его сына. Они рассматривали толстую книгу, которая лежала у Анны на коленях. В комнате была еще одна женщина, похожая на Анну. Очевидно, сестра. Старшая или младшая — не разобрать. Она вязала на спицах.
— Дима? — Анна подняла голову. — Ты? Зачем? Извини, — поправилась она, — проходи.
— Мне нужно, с тобой поговорить. — Дима шагнул в комнату. — Наедине.
— Даша, Кирюша, пойдемте со мной. — Татьяна вывела детей и плотно закрыла дверь.
Сусликов повел себя странно: упал в кресло, обхватил голову руками.
— Анна! Анна! Что ты наделала! — простонал он.
Анна нахмурилась, пыталась вспомнить, что она могла наделать.
— Я виноват, — Дима отнял руки от лица, сцепил их в замок, — подтолкнул тебя. Я помню этот разговор, что ты выйдешь за меня, если его не будет.
Анна поразилась: как он может сейчас говорить об этом! Она смотрела на Сусликова и не узнавала его. Изменились только декорации — обстановка квартиры в Загорье на ее комнату, — а перед ней другой человек.
— Аня! — Сусликов раскачивался в кресле, словно в трансе. — Аня! Это преступление! Уголовное преступление! Как ты могла? Я любил тебя, но нельзя убивать людей! Людей нельзя убивать!
О чем он говорит? Как не вовремя и не к месту Суслик впал в истерику. Какое отношение имеет она к преступлениям, которые он расследует? Он всегда ставил свою работу выше других человеческих занятий, и Анна молча соглашалась с ним. Но не в данную минуту обсуждать с ним производственные проблемы. Ни грамма сочувствия, только бурное переживание каких-то своих неприятностей.
— Дима, — заговорила Анна, — мне очень тяжело. Я понимаю, что у тебя тоже есть трудности, но сейчас я не в силах…
— У меня трудности? — Он перестал раскачиваться и откинулся на спинку. — Ты это называешь трудностями? Ты все рассчитала — я покрою тебя, замажу, дело закроют. Только почему ты не обговорила со мной все заранее? Ты знала, что я на это не пошел бы! А теперь ты меня… потому что я без тебя… — Он заскрипел зубами.
— Дима, я устала, — Анна терла виски, пытаясь унять вдруг вспыхнувшую головную боль, — я не понимаю, о чем ты говоришь, чего ты от меня хочешь. Зачем ты пришел?
— Не прикидывайся! Не играй со мной! — Он повысил голос. — Неужели ты думаешь, что справишься без меня? Нет, ты не глупая, далеко не глупая. Ты меня околдовала, опутала, я собачкой за тобой поползу! — выкрикнул он. — Поползу ведь, идиот!
— Это какой-то кошмар. — Анна закрыла глаза рукой. — Дима, уходи, немедленно уходи!
— Я тебя еще раз прошу — не играй со мной. Завтра возбудят уголовное дело. Сегодня мы с тобой, как последние сволочи, должны все обговорить, чтобы тебя не посадили.
Господи, что он ее мучит? Уйдет он, наконец? Какое у него нехорошее лицо.
— Какое еще дело? — измученно выговорила Анна.
— Уголовное, по факту умышленного отравления твоего мужа.
— Что ты несешь? — встряхнулась Анна. — Он умер от инфаркта.
— Ошибаешься, голубушка, тут ты просчиталась. Он весь напичкан сурьмой, по самое некуда. Вот заключение. — Дима достал из кармана сложенный листок.
Строчки расплывались перед глазами, Анна бубнила казенные холодные фразы и не понимала их смысла. Она перечитала несколько раз.
— Его отравили? Дима?
От ужаса ее глаза стали угольно-черными. На лице остались одни глаза. Какова актриса!
— Перестань, — поморщился Дима, — не надо со мной.
