Соединение сурьмы, окись сурьмы — говорилось в заключении. Страшная догадка наползла как тоненькая струйка дыма от занявшегося пожара. Этого не может быть! Слишком чудовищно, чтобы быть правдой. Ирина говорила, что ее мать отличается патологической страстью делать запасы. Она сурьмой красила брови и где-то раздобыла ее в таких количествах, что десятку женщин хватило бы сурьмить седые брови лет сто.
— Таня! — Анне казалось, что она кричит, но она тихо шептала. — Таня!
На негнущихся, потяжелевших ногах подошла к двери, открыла ее, позвала сестру.
— Приведи Иру! — крикнула она.
— Что? — не расслышала Таня. — Говори громче.
Анна повторила просьбу. Она повернулась к Диме, смотрела на него с надеждой и болью — помоги, помоги мне. Протянула руки. Кто-то должен был ее сейчас поддержать, спасти от надвигающегося кошмара. Все равно кто — Дима, черт лысый, любой человек, — только бы почувствовать поддержку. Дима отвернулся.
Ирина, в черном траурном платье, худенькая и стройная, как школьница, и как школьница-отличница уверенная в своем абсолютном надо всеми превосходстве, вошла вместе с Таней в комнату. Она оглядела Сусликова и молча уставилась на Анну.
— Ты-ы-ы, — зубы Анны отбивали дробь, подбородок мелко дрожал, — ты-ы-ы отравила Юру су-су- сурьмой?
— Я сделала то, что обязана была сделать ради него. — Ирина гордо, по-птичьи, задрала голову и посмотрела на всех по очереди.
Маленькая злая черная птичка, с хищным клювом и глазками-пуговицами.
— Кто это? — быстро спросил Сусликов у Татьяны.
— Она ухаживала за Юрой, — машинально ответила Таня.
Дрожь у Анны прошла. Мысли, картины, страхи, которые в бешеном ритме испорченного киноаппарата крутились у нее в голове, стали тормозить, замедляться, пока не потекли еле-еле.
— Зачем? — Анна с трудом разомкнула губы. — Зачем ты это сделала? Как ты могла?
— Я любила его. Я единственный человек на свете, который любил его. — Ирину прорвало. Сейчас она все скажет, бросит правду в лицо негодяям. — Он был никому не нужен, кроме меня. А ты хотела забрать его, выгнать меня, чтобы он погиб. Ты гадкая, мелкая, похотливая сучка! Твои мерзкие дети — нет, они не его дети! Он мой ребенок! И мой муж! Я уйду вместе с ним. Он очень большой, мой мальчик. Мне не хватило порошка. Ему нужно было много дать. Он кушал, он любил кушать. А ты его не кормила! Сейчас ему хорошо, я спасла его. Ты хотела его убить, а я его спасла…
Анна не слышала конца ее речи. Анна никогда не падала в обмороки и не теряла сознания. Она и сейчас не потеряла сознания — оно ее потеряло.
Она очнулась на кровати в комнате Луизы Ивановны. Галина Ивановна держала у ее носа ватку с нашатырем.
— Пришла в себя? Вот и ладно! А ты отдохни. Таня с детьми, а милиционер эту выдру увез. Может, поешь? Водички тебе дать? Нет? А чего ты хочешь, девочка?
Она хотела умереть. Забыть! Она не могла охватить ужас всего происшедшего и не могла отстраниться от него. Упреки самой себе превращались в каменную плиту, которая придавливала ее к земле. Сознание едва пульсировало под этой плитой, и каждый толчок пульса отзывался болью. Анна попросила Галину Ивановну принести таблетки, которые оставил Костя. Искушение проглотить сразу всю пачку и прекратить мучения было очень велико. Нет, дети. Их сны не должны стать реальностью. Сколько Костя велел выпить! Одну. Анна приняла три таблетки и через несколько минут уснула.
Глава 12
Сусликов раскрыл преступление в рекордно короткие сроки. Ирина лежала на обследовании в психиатрической клинике. Приехали из Донецка Вася и Володя, двоюродная сестра Юры с мужем из Рязани. Шло следствие, брались показания, приходили друзья, звонили знакомые, готовились похороны — но все мимо сознания Анны. Рядом, но мимо. Словно она сидит в кинотеатре спиной к экрану, слышит звук и видит отблески света. Анна принимала таблетки. Утром и днем — по одной, на ночь — две. Когда закончилась коробочка, оставленная Костей, Анна позвонила в центр старшей сестре и велела взять в аптеке другое, более сильное средство и привезти ей. Это был ее первый звонок на работу. По сути, она толкала человека на должностное преступление — подобные препараты принимались под строгим контролем врача и только в стационаре. Старшая сестра, как и все в клинике, сочувствовала ее горю и подчинилась беспрекословно.
Костя говорил, что ей нужно выйти на работу. Правильно, работа бы спасла ее. Но таблетки действовали быстрее. Чтобы снова окунуться в активную жизнь, нужно было собрать силы, а для таблетки нужен только стакан воды. Таблетки оставляли небольшой участок мозга в полурабочем состоянии — Анна разговаривала, подписывала бумаги, занималась с детьми, но весь остальной мозг погрузился в приятные сумерки — ни боли, ни переживаний, ни стремлений, ни гордости, ни унижения. Она и Костю обхитрила, сказала, что пьет феназепам, он ей хорошо помогает.
Наконец разрешили забрать тело Юры. Назначили день похорон. На кладбище пришло неожиданно много людей. В центре отменили прием, остались только дежурные врачи и сестры в стационаре, а весь коллектив — доктора, лаборанты, регистраторы, экономисты, уборщицы, охранники — все пришли на похороны. Анна подумала о том, что ими движет естественное человеческое любопытство. Костя тоже так решил, но, увидев лица своих коллег и еще нескольких десятков людей, которых знал мельком, понял, что их привело на скорбное мероприятие не любопытство, а искреннее желание выразить соболезнование, поддержать в горькую минуту человека, к которому они относятся если не с пламенной любовью, то с глубоким почтением и уважением — определенно.
Шесть лет Юра был выключен из обычной жизни. Анна отсекала попытки приятелей навестить мужа — в этом не было никакого смысла, потому что Юра никого не узнавал, а демонстрировать его, чтобы пощекотать кому-то нервы, она не хотела. Но Юру, оказывается, многие помнили. Друзья детства, школьные и институтские приятели, сослуживцы из Шереметьева — никого не приглашали, они как-то организовались сами и большой группой пришли на кладбище.
Татьяна подошла к Игорю и тихо сказала:
— Очень много народу. Что делать с поминками? Мы думали, будут только близкие, приготовили дома. Но всех нереально разместить.
— Покажи мне своего мужа, — потребовал он.
Татьяна показала. “Не противник”, — решил Игорь. Он отошел в сторону и стал тихо отдавать распоряжения по мобильному телефону:
— Отдельный зал в ресторане. Поминки. Сто, нет, сто пятьдесят человек. Через час все должно быть готово.
— И автобусы, — напомнила Татьяна, — всех ведь надо отвезти.
В первые дни после смерти Юры Татьяну охватила внутренняя паника — она не могла бросить сестру и племянников, а значит, вынуждена прервать строительство собственных отношений с Игорем, в котором бетон был еще совершенно сырым, и конструкция могла рухнуть в любой момент. Но все ее опасения и интриги оказались детскими забавами рядом с настоящим горем. Игорь и Костя, да еще водитель Саша стали настоящей опорой для Анниной семьи. Без мужиков, поняла Татьяна, подобные испытания переносить было бы тяжелее. И ее вынужденная разлука с Игорем обернулась не “против”, а “за”. Он не отдалился от нее, а, напротив, стал ближе, роднее. Игорь приезжал каждый день и по несколько раз звонил. И даже если не получал просьб и поручений, всем своим видом показывал — женщины, вы видите меня? Я здоровый сильный мужик, рассчитывайте на меня, я не дам вас в обиду. Он был лучше, чем Татьяна думала о нем.
Желто-восковое лицо Юры, лежащего в гробу, похудевшее, заострившееся, было совсем не таким, как в последнее время жизни. Он стал немного похож на себя прежнего. “Почти не изменился”, — слышала
