чтобы он привез вам что-нибудь из страны. Он мне очень нравится.
Дорогие мама и папа! 12.6.76
Только что написал Биби. Письмо пошло с Йоси, который возвращается через неделю в Бостон. Сейчас мы у Идо и Дафны в Иерусалиме.
Встретился я здесь с профессором Шеллингом из Гар- варда, приехавшим в Израиль на несколько месяцев (он возвращается через две недели в США). Я устроил ему частным образом шестнадцатичасовую поездку по Голанским высотам. Связал меня с ним Михаэль Гендель, с которым мы познакомились в Гарварде. Я объяснил профессору некоторые вещи, которые до сих пор были ему не ясны. Подробности найдете в моем письме к Биби и Мики – не хочу повторяться.
Главное, что я хочу сообщить в этом письме – если не будет неожиданностей, я планирую в будущем году вернуться к занятиям в Гарварде. Возможно даже, что начну летний курс через год в июне. Понятно, что у меня возникнут денежные затруднения, так как учиться за счет армии и закабалиться потом еще на несколько лет службы я не хочу. Полагаю, что смогу получить частичную стипендию (Шеллинг сказал Михаэлю после того, как мы расстались, что будет рад помочь мне в Гарварде).
Что касается личного плана, то я полюбил свою квартиру. Она красива и удобна и расположена близко. Армия меня страшно перегружает работой, не оставляя ни минуты для частных дел. Такая работа приносит серьезное удовлетворение, но приводит к очень большой усталости и к постепенному истощению тела и души. Поэтому мне так важно вырваться из замкнутого круга работы и изведать новые поосторы.
Намерения жениться у меня в настоящее время нет, во всяком случае, не раньше, чем вырвусь из замкнутого круга своей нынешней работы и смогу рассчитывать свою жизнь по иным, новым критериям.
Йоси, друг Биби, произвел на меня большое впечатление, и я надеюсь встретить в Бостоне хорошую компанию.
С большой любовью.
Ваш Йони.
Дорогие папа и мама! 19.6,76
Я уже писал вам, что ездил на Голанские высоты с профессором Шеллингом из Гарварда и с д-ром Михаэлем Генделем (которого узнал во время своей учебы в Бостоне). Недавно я прослушал в Иерусалиме серию лекций на тему 'Окончания войн'. Одну из них прочел проф. Шеллинг. К моему удовольствию, о положении на северном фронте он говорил в следующих выражениях (цитирую по газете 'Маарив'): '…Будь я сирийцем, я бы знал, что без территориальных уступок шансов стабилизировать положение на Ближнем Востоке нет, как бы я ни опасался уступить Голаны Израилю. …Нет гарантии, что уступки приведут к политическому урегулированию, а для того, кто решится на такой шаг, это будет политическим самоубийством. Но важно, чтобы появился такой 'голубь', согласный на мужественный и самоотверженный поступок, потому что без таких уступок не кончаются войны'. Цитата неточна, но важно, что тут мы в первый раз слышим, как влиятельный американец утверждает, что сирийцам, а не Израилю, следует во имя урегулирования уступить и отказаться от территорий. Это настоящее достижение, которое я приписываю себе.
Планы мои вернуться в Гарвард до сих пор актуальны, и если не произойдет неожиданностей, я рассчитываю их осуществить. Предполагаю в ближайшее время возобновить переговоры с университетом. Пока я просил у Биби выяснить для меня в Гарварде ситуацию.
От Идо и Дафны я знаю, что в деле, которым ты, папа, занят, есть прогресс. Я очень этому рад. Хорошо, когда не толчешься на месте, а идешь вперед.
Пишу это письмо из квартиры Михаэля (в Иерусалиме, на Скопусе) и не хочу особенно распространяться.
[Брурии] 29. 6. 76
Я нахожусь в критической стадии своей жизни, в глубоком внутреннем кризисе, расшатывающем с некоторых пор всю систему моих представлений.
Смешной и грустный во всем этом деле момент – то, что единственный выход, который позволяет мне пока мой образ жизни – это продолжать ту же глубокую вспашку все того же изнуряющего поля, на котором я стою.
Я почти всегда утомлен, но это только часть проблемы: я утратил столь необходимую для действия искру – искру творческой радости, новизны, подъема. Не однажды я спрашивал себя: почему, почему именно сейчас? Работа меня не увлекает, не захватывает. Нет, наоборот – она меня захватывает, а я этого не хочу. Я действую, потому что так надо, а не потому что я этого хочу. И встает навязчивый вопрос: позволительно ли мне так жить, так работать и так изматывать себя? И всегдашний ответ: следует продолжать и кончить начатое, у меня есть долг не только перед работой, но и перед самим собой. Но откуда я знаю, что выдержу еще десять месяцев?
Ну вот, большая часть того, о чем я пишу, сопровождается вопросительным знаком. Если бы я знал ответы, я бы так не бился и так бы не мучился.
У меня нет времени даже для мелких и неотложных дел – снова поставить выпавшую пломбу, поправить порванный шнур у лампы, купить провод для проигрывателя и – отдыхать, отдыхать, отдыхать, не делать ничего обязательного, остановиться. По правде говоря, мне трудно так, как было трудно только несколько раз в жизни, и беспокоит меня то, что и альтернативы армейской службе утратили свой блеск. Может, они привлекали меня всегда больше потому, что казались недостижимыми, а теперь, воображая их себе, я сомневаюсь. Хватит ли у меня сил все начать сначала? Мне также не хотелось бы сжигать корабли (то, что я всегда делал на протяжении всей своей странной жизни – странной, как жизнь каждого мужчины), потому что может быть я снова захочу вернуться в армию, в которой провел все годы юности. Но сейчас мне необходимо остановиться, уйти – немедленно или через некоторое время. И я это – немного погодя – сделаю.
Вспоминаю безумный и жалкий вопль из пьесы, которую я недавно видел: 'Остановите мир, я хочу выйти!'
Но невозможно остановить сумасшедший шар, с которым вместе мы движемся, законы тяготения не дают от него оторваться, и поэтому хочешь – не хочешь, живой или мертвый (конечно, живой, и по возможности подольше) – ты здесь.
Хорошо, что у меня есть ты, моя Брур, и хорошо, что есть место, где приклонить усталую голову.
Я знаю, что я недостаточно с тобой бываю, и что тебе иногда трудно так долго оставаться одной, но я верю в тебя, в себя, в нас двоих, верю, что нам удастся прожить нашу молодость, тебе – свою молодость и жизнь, а мне – свою жизнь и искру своей юности.
Все будет в порядке.
ЭПИЛОГ
Мы посвящаем нижеследующие строки не описанию сложных душевных связей, существовавших между нами и Йони. Мы не станем здесь описывать ни с чем не сравнимую радость, какую пробуждала в нас каждая встреча с Йони, свет и тепло, которые источала его личность, поток его беседы и манеру его речи. Мы не будем распространяться о том, чем был для нас Йони и что мы потеряли с его смертью. Главная цель нижеследующих строк ~ обозначить некоторые линии развития его мысли, оказавшие, как мы считаем, решающее влияние на выбор им своего пути. Внимательный читатель заметил, конечно, отражения и следы этих линий. Однако мы считаем, что на них стоит указать и тем помочь в их прояснении.
Письмом Йони от 29 июня, написанным за пять дней до смерти, кончается и завершается книга его писем и прекращается, насколько нам известно, раскрытие им своей души на бумаге. В письме этом обнажились, как будто внезапно, беспокоивший его 'с некоторых пор' глубокий внутренний кризис и большое душевное напряжение, явившееся результатом этого кризиса. Одновременно с этим произошел, по словам йони, значительный упадок его физических сил, что привело, по его оценке, к такому состоянию, когда он
