Вернись в завтра

состоялось, потому что в мать пошла! — кипел Петрович.

—

А ты-то где был?

—

В Сибири! — рявкнул Василий так, что Михалыч мигом вспомнил, осекся и умолк. Ему стало стыдно за неуместный вопрос.

Василий налил водку в стаканы и предложил:

—

Давай выпьем за тех, кто замерзал, умирал от голода, от побоев, и все же выжил, вернулся домой человеком, ничего не растеряв в ссылке, но сохранил ее проклятую в своей памяти. А и попробуй ее вырвать, коль она в самом сердце живет и уйдет только с нашей жизнью. Эта память такая же холодная и белая, как смерть. Они очень похожи друг на друга…

—

Всякая беда сродни смерти. У каждого она своя. Общая лишь боль. У меня, сам знаешь, свое горе. Сколько пережито, только я знаю. Ни в одной минуте, слышишь, Вася, ни в одном дне не был уверен, что мой сын вернется домой из зоны живым! Ты лучше других знаешь почему! Федька чудом дожил до суда.

—

Но ведь ты с ним говорил!

—

Позавчера! Теперь вот всякий день считаю и боюсь, чтоб только ничего не случилось с ним в пути, — выдал наболевшее Андрей.

—

Стоит оторваться от зоны, выйти за ворота на волю. Дальше сам черт не страшен, по себе помню, — прервал Василий соседа и, выпив, глянул на часы:

—

Ну, твою мать, засиделся я у тебя. Меня дома запилят насмерть. Небось, Тонька с ума спятила, разыскивая меня. Я ж ничего ей не сказал, не предупредил. Выходит, не только проучил, а и наказал внучку. Пойду ворочусь, пока она к ментам не подалась с розыском. Во будет смеху полные портки, когда меня с сучьей сворой по всей улице шмонать станут, ровно сбесившегося кобеля, — хохотнул человек и пошел к двери.

—

Когда ж тебя ждать теперь?

—

Завтра с ранья. Не дам тебе дрыхнуть. В семь буду здесь как штык, дошло? Ну, то-то! — шагнул за дверь сосед.

—

Помирились! — ахнула Тонька и запричитала:

—

Теперь всегда станешь вертаться выпивший…

—

Молчать! Попридержи язык, дура! — цыкнул дед на внучку строго. Та мигом умолкла.

Тонька знала характер деда. Уж если он вскипел, ему лучше не перечить и не оговариваться, надо выждать время пока остынет и сам расскажет все. Так оно и получилось.

Дед Василий присел в своем углу и, выкурив папироску, сказал тихо:

—

Федька с зоны вертается. Через неделю дома будет.

—

Того не легче! — ахнула баба и, глянув на старика, прикрыла рот рукой. У того глаза сверкнули лютой злобой:

—

Тебе-то от ентово какой урон? Человек ни за хер собачий в тюрягу сел. Сколь годов отбыл в ей, всем про это ведомо. Нет бы пожалеть мужика, ты и на то не способная, колода ржавая! Знамо дело, что у бабы, как у курицы, ни мозгов, ни души, ни тепла не сыщешь. Саму в деревне мордовали, ан ума, едино не объявилось.

—

Деда, ты не кипи. Я про то, что Федька нынче напропалую пить станет. И буянить зачнет.

—

С чего взяла? Опосля зоны не до пьянки. Другим воротится. А и у Андрюхи не поозорует. Сумеет в руки взять. Сама ведаешь.

—

Так ведь все потерял Федька. Никого у него не осталось кроме отца. Каково ему станет все заново начинать? Это ж и сорваться можно. Где силы взять надломленному зоной?

— Да не тарахти! Захочет ли он по новой все начать? Уж не молодший! Считай-ка сколь ему годов? Скоро сорок.

—

Дедунь, а сколько же твоему другу — деду Андрею?

—

Мы с им одногодки. Выходит, что нынче уж на- вовсе плесенью поделались. Еще пяток зим и по семь десятков сполнится. Едино хреново, жизни так и не увидели, ни я, ни Андрюха. Ровно кто засрал на нашей дороге всю удачу, будто поглазили обоих смальства…

—

Выходит, что и я в вас. Тоже никакого просвета в судьбе, — всхлипнула баба.

—

Ну ты тут не сопливься. Проскажи-ка лучше, чего это у тебя с Шуркой не заладилось? Чую, твои бабка с мамкой помешали вам, совались в ваши дела погаными языками. И разлучили…

—

Нет деда, ни при чем они. Как на духу сказываю. Наоборот помирить хотели,

заставляли

вернуться к нему. А куда, если он прогнал и не велел приходить обратно. Пинком под жопу с крыльца наподдал и назвал гнилой колодой, велел убираться вон со двора, а сам тут же дверь на крючок взял. Я и пошла в чем была. К своим, к мамке с бабкой. По снегу в галошах и халате. Три километра по холоду перлась. Ведь ночью выгнал, даже платка не дал. Я еле живая добралась к своим. А они не легше, прогонять стали, чтоб обратно воротилась в семью. Я и сказала, мол, краше руки на себя наложу, — хлюпала баба.

—

За что ж тебя выкинул Шурка? — прищурился Василий Петрович.

—

Потому как не беременела от него.

—

Сколько ж ты с ним жила?

—

Почти два года!

—

Ну это мало! Случалось, бабы по пять годов не родили, а опосля, как прорывало их, засыпали детями мужиков. Поспешил твой Шурка, — качал головой Василий.

—

Его мамашка подбила на это. Все зудела в уши, что я неплодная. А на самом деле она Шурке другую приглядела, богатую, с приданым, агрономовскую дочку. Он ее через месяц после меня домой привел. И записался в сельсовете. Она Шурке враз двойню принесла, — девок родила. Ох и взвыл он на всю деревню, когда про это узнал. Сынов ждал, помощников, а тут девки… На них все жилы вытянешь, пока им приданое соберешь. А едва подрастут — замуж убегут, только их и видел. Но сколько лет на них уйдет, да толку никакого.

—

Тебе что за печаль, как у него сладится? — насупился старик и спросил:

—

От кого же твой Колька взялся?

—

Не бранись, дедунь! Сына я себе родила. Не от Шурки. На зло всей его родне решила доказать, что не гнилая колода. Тоже родить могу. И вот Коленька появился. Когда Шурка увидел меня уже пузатой, глазам не поверил и спрашивает, мол, от кого ж я понесла дите? Я и ответила, что конечно не от него. От настоящего мужика! У какого меж ног то, что нужно имелось, а не окурок как у Шурки. Ведь он за прожитые со мной два года даже бабой не сумел меня сделать.

—

А как же другая от него родила? — поперхнулся дед Василий.

—

Она уже бабой была, старше Шурки на семь лет. Сама из себя худючая, дробная. Ну и как фельдшер сказывала, у ней все наруже. Ну а такая и от петуха родит, — усмехнулась Тонька.

—

Сколько ж лет любилась с Шуркой?

—

Ой и не поминай. Три зимы встречались. Мамка с бабкой противились, брехались со мной, не хотели отдавать за Шурку, а и его родня упиралась, мешали нам. Если б знала, что так будет, даже не глянула б

в

его сторону! — вытерла слезы со щек.

—

Ну, а Колька от кого? — напомнил старик.

—

Военные к нам приехали осенью. Картошку на зиму покупали. Враз на всю часть. Ну и к нам пришли. Сам знаешь, участок большой, картохи, как говна, хоть с ушами ею завались. На ту пору мы только половину ее убрали. Не успевала я повсюду. Бабка со спиной захворала, у матери давление и ноги сдали. А тут Степушка-лапушка предложил, мол, если чуть подешевле уступим, ихние солдаты за день всю картоху соберут с поля. Я, конечно, согласилась, и на другой день привезли солдат, да так много. Они