дважды.
— Это не беда! Нам как раз нужны отчаянные, дерзкие ребята! А ты из таких! К смертной казни приговаривали? Но ведь выжил! Две зоны прошел и вернулся. Все равно что I- двух войн живым! Ты ж находка! Клад! — восторгались в военкомате.
Л через месяц отправили в Афганистан. Всего две недели подготовки — и Герасим стал десантником.
Сколько раз вылетала рота в горы. Их вертолеты обстреливали с земли душманы. Первое время везло. Но потом машина еле дотягивала до посадочного пятачка в ущелье.
— Кто-то из нас в рубашке родился, — говорили десантники и понимали, что следующий вылет может закончиться еще хуже.
— Не волнуйтесь! Со мной порядок! Жив и здоров. Себя берегите! Война не длится вечно! Зато когда вернусь, постараюсь сразу устроиться на работу, чтоб больше не заставали дома участковый и повестки из военкомата.
Ребята в десантной роте сдружились быстро. Никого не удивило, что Герасим был судим. Относились к нему тепло, по-дружески. Да и как иначе. Вместе они попадали в засады, отстреливались, вырывались из окружений и уходили.
— Десант не сдается! Он побеждает или не возвращается! — говорили о себе парни.
Или?.. Но как хотелось жить… У тебя есть девчонка? — спросил Герасима сослуживец.
— Да как сказать? Вроде уже есть.
— А у меня имеется. Ждет. Каждый день пишет. Пачками получаю. На каждое отвечать нет времени. Она обижается, просит писать чаще. Боится. Мы с нею с самого детства дружили и любили друг друга.
— Счастливые! — позавидовал Герасим по-светлому.
— Я ей никогда не изменю. Вот вернусь домой и сразу, женюсь. Мы с ней договорились на двоих сыновей и дочку. Ребят должно быть больше. Правда?
— Как сказать! Без девок тоже нельзя. Нужен выбор! Не то драки из-за них начнутся.
— Ой! Да у нас в деревне девчат как грязи в дождь! Кому! не хватит, пусть к нам едут. Отдадим с великой душой. Вон у моего крестного девять девок и один сын. На всю деревню десятка два парней, да и те в город уезжают жить. Зато девок не счесть. Любую бери.
— Чего ж не женился?
— Мне погулять надо было. Когда женился, считай, на цепь сел. Чуть на сторону оглянулся, баба вальком огреет. Они борзые, за мужиков держатся. Но все равно даже старики озоруют. Особо по весне, голова кругом от песен. А девки у нас ох и красивые!
— Значит, не засидишься в холостяках?
— Не-ет, не дадут. Все равно окрутят.
— А у меня уже сынишка есть, — тихо сказал самый молодой в роте Витька.
— Когда ж успел?
— Так ты женатик?
— Уж и сам не знаю. Мы в одном классе с Ниной учились. После выпускного пошли погулять. А за месяц до армии узнал, что сын есть. Ему полгода. Велел подождать меня. Обоих.
— А я только научился целоваться, — грустно признался Алешка.
— Эх ты, бычок-перестарок! — поддразнивали женатики.
Рота десантников ожидала вылета на задание, и каждая минута отдыха была на золотом счету. Не спала и медсестра Юля. Улыбалась Герасиму…
Кто-то писал письма домой, любимым. Другие дремали или спали, улыбались во сие. Что они видели в короткие минуты отдыха?
— Чайку соображу! — предупредил Герасим и, взяв чайник, пошел в распадок по воду. Позвал Юлю, она не приметила, осталась…
Едва набрал воды, хотел возвращаться, земля загудела под ногами, задрожал распадок. Взрыв раздался такой, что Герасим рухнул на землю, расплескал воду. Желто-серый столб осколков и пыли поднялся до самого неба.
— Ребята! Братва! — бросился бегом из распадка. И… вылетел из рук чайник… На месте палатки глубокая воронка, в ней голова Алешки. Глаза открыты, как у живого. Чуть ли не в шаге чья-то рука. Едва рассеялись дым и пыль, увидел такое, от чего на целую неделю лишился речи. Тогда Герасим заплакал впервые в жизни. Ни одного живого не осталось. Всех накрыло одним прямым попаданием. Выследили десантников душманы, не промедлили. А он чудом остался в живых.
Герасим долго приходил в себя. Но особо тяжело было пережить первый месяц. Ребята снились каждую ночь. То живыми, то мертвыми. Они не упрекали, они жалели его — живого, и было за что. Герасиму задавали много вопросов.
— Почему и как случилось, что они погибли, а ты уцелел? — не верил политрук.
Герасим объяснял, оправдывался, а потом не выдержал и бросился с кулаками.
— Отцепись, падла!
И измесил бы, если б не отняли политрука.
— Он, сука, подозревал, что я в наводке у душманов! Своих ребят выдал им! Да за такое душу выпущу! — трясло Герасима.
— Успокойся! Он лишь политрук. Где ему понять десантников? Вон от нашего взвода тоже половина уцелела. Остальных прямо в воздухе перещелкали. Война есть война! Не знаем, кому и зачем нужна, — отмахнулись ребята другой роты.
А вскоре Герасима зачислили в иной взвод. Там были те, кто чудом выжил, другие сбежали из афганского плена, выписавшиеся из госпиталей, побывавшие в рукопашных боях. Новичков сюда не брали. Герасим после случившегося потрясения стал угрюмым, неразговорчивым. Он не примирился с политруком, хотя тот не напоминал о происшедшем.
Прошло время. Каждый день той войны был отмечен кровью и потерями. На задание десантники вылетали по несколько раз в день. Каждое могло оказаться последним.
Тот вылет с самого утра не ладился. То вертолет не готов, то погода в горах вконец испортилась. Десантники ждали совсем рядом и, когда получили команду, мигом загрузились в машины. Поднялись. А через полчаса начался обстрел. Вскоре вертолет затрясло.
— Ребята! Хана! Подбили! Выметайтесь! — услышали десантники. Вертолет безнадежно падал вниз.
Парни выскочили один за другим. Но по ним с земли загремели выстрелы. Двое так и не успели открыть парашюты. Из пятерых лишь двое приземлились живыми. Герасиму не повезло. Ранение в плечо. У душмана, как смеялись ребята, рука дрогнула. А Герасим два месяца пролежал в госпитале. Рука долго оставалась недвижимой, а пальцы и вовсе не слушались. Герасиму было обидно. Как хотел отомстить душманам за ребят своей первой роты, но медики оказались упрямыми.
— Возвращайтесь домой. Вы свое сполна отдали. Теперь отдыхайте. Что значит не хочу? Вы — балласт! Помеха здоровым! Езжайте и лечитесь! — уже не советовали, а требовали.
«Домой? Но что я, инвалид, буду делать там — в деревне?» — задумался Герасим. А поезд увозил его все дальше от границы, от войны, но не от самого себя. Он курил в тамбуре, вглядывался в знакомые места. Герасим только тогда понял, как скучал по березам, по красавицам рябинам и елям, по спокойным рекам, родной речи. Пусть и матерится мужик в купе, но уж очень по-свойски, забористо, громко, никого не боясь. Герасим научился на войне говорить тихо, ходить неслышно, как и другие десантники; чтобы не услышали душманы, гасили даже смех.
«Города и городишки, поселки, деревни, отсюда тоже забирали на войну. Сколько ребят никогда сюда не вернутся». Курит в тамбуре человек и не видит, как оглядываются на него люди. Бежит по щеке скупая слеза. Герасим не чувствует ее, она из сердца и памяти, они всегда помнят все и о каждом…
Герасим приехал в деревню уже вечером. Никого заранее не предупредил. Решил появиться внезапно, сюрпризом. Но просчитался. Деревенская ребятня, завидев, обогнала его, известила мать. Та выскочила за калитку босиком, простоволосая, усталая.
— Сынок! Герка! Слава тебе Господи, живой воротился дитенок! Какое счастье! — целовала сына, вела в дом.
