боли.
Гошка выдернул нож из руки мужика, обтер кровь с лезвия. Она капала с пальцев, и Федор, увидев залитую кровью руку, испугался.
—
Не ссы, грозилка плешатая! Вон костер твой, там еще теплая зола. Присыпь и остановишь свои сопли. Но знай, я только предупредил тебя. В другой раз ожмурю без шуток. Я не прощаю, когда мне грозят
и держат на прицеле. Не приведись, поймаю тебя к рыбе — не руку, башку отсеку! От меня не слиняешь. И еще, чтоб сегодня тебя тут не было! Хиляй в поселок. Иначе принесут паскуду уже жмуром!
—
Чтоб ты сдох, проклятый зэк! Зачем свалило на наши головы? Сегодня мне не повезло — твоя верх, но погоди! Мои враги побед не празднуют! — встал от костра и только выпрямился, получил уда(в подбородок. Федор отлетел к елке, ударился голо вой об ствол.
—
Я тоже помню своих врагов! — услышал тихое
Токарев не скоро ушел со своего места. Кряхтя и матерясь, долго собирал пожитки, снимал и сворачивал палатку. Он понял, что поселенец приедет! сюда, чтобы проверить, как выполнено его слово. И уж если поймает на рыбе кого-то из Токаревых, пощады не жди! В бараний рог скрутит всех. И никто не поможет, не выручит.
—
Хитер Рогачев! Неспроста в инспекторы поселенца сунул, чужого всем. Со своим, поселковым, можно было бы поговорить по душам. С этим зэком исключено! Он — хозяин здесь! Видали его! Не успел появиться, уже хозяином заделался! Ничего, не таким хребты ломали! — ворчит Федор, укладывая палатку в мешок. — Придется искать другое место. Дальше по реке, в верховьях, куда не заглядывает поселенец.
А рыба? Будет ли она там? И как перетащить ее домой? Конечно, в лодке и ночью, другого выхода нет, — вздыхает Токарев и, взвалив на плечо пожитки, тяжело ступая по еле приметной тропинке, пошел в поселок.
Гошка тем временем проверил еще три стоянки браконьеров. Эти были пока пусты. Но всюду чувствовалась подготовка. Даже продукты завезли. Выкосили лужайки для разделки рыбы. Двое даже сети завезли. Их Гошка порезал основательно. Не стал дожидаться хозяев. Они могли появиться с минуты на минуту, да и через неделю наведались бы! Их визит не угадать.
«А вон и старик Притыкин. Его дом на самом берегу стоит. Всеми окнами в реку смотрит. Прямо с порогa воду из реки черпают ведрами. И не боятся, что смоет их половодьем. Хотя дом старый, особо жалеть не о чем. Троих сынов вырастил охотник. Всех выучил, дал высшее образование. Ни один не пошел и отца. Старший — капитан рыболовного сейнера, младший — инженер-строитель. Оно и невестки в них, псе грамотные, с институтами. Учительница, врач, младшая — директор гостиницы, хотя по специальности — метеоролог. Все при деле, ни одного безработного. Даже их дети с малолетства знали, кем стать. Вон Танька сама еще с горшок, а уже кошке клизму ставит, в доктора готовится», — вспоминает поселенец и видит, как жена охотника, крепкая, хозяйственная старуха, вышла с ведрами на крыльцо.
Она увидела Гошу, поздоровалась, в дом позвала на чай. Поселенец подвел лодку чуть ли ни к порогу. Бабка едва успела зачерпнуть воду, и Гошка, глянув, рассмеялся: в оба ведра попала рыба. Она плескалась так, что брызги воды летели на руки.
—
Вот и обед пришел! Без сетей. Несите в дом, — улыбался инспектор. Он знал, старый охотник не ставил сети на рыбу. Кормился своим трудом. Ну, а коли сама рыба попала в ведра, пусть хозяйка порадуется.
Гоша пил чай, сидя рядом с Притыкиной. Старуха рассказывала о хозяине. Тот поехал в Октябрьский сдавать пушнину. В этом году ее оказалось совсем мало. За всю зиму — два десятка соболей, с десяток норок, штук пятнадцать горностаев, немного белок, а вот лис — больше полсотни. Куропаток в эту зиму было много, вот лисы и расплодились, но их мех стоит дешево. А с выделкой мороки много. Оно и соболя принимают за гроши.
—
Видно, придется на лето в сторожа устраиваться, иначе жить станет тяжко. Пензии на лекарства не хватает — сетовала хозяйка.
—
А дети? Сыновья ваши? Иль не помогают, Ведь все — начальники, — удивился гость.
—
Разве родители на то имеются, чтоб своих, кровных обдирать? Ить наши они, родные. Грех обижать своих. Не приведись, обузой им стать. Кому такие родители в радость? Нет, покуда ноги держат; сами кормимся, — говорила женщина убежденно.
—
Другие иначе рассуждают, мол, детей родили, чтоб в старости помогали жить, кормили и ухаживали.
—
Глупство! Кому такая старость надобна, если сам себя человек не прокормит? Тогда нехай загодя уходит на погост, чтоб другим не мешать. Ить у наших ребят свои дети имеются. Кто их кормить будет? Опять же сами сыновья. Так оно и идет в этой жизни. Старики не должны проедать больше, чем зарабатывают.
—
Ох, и немногие вас поймут, — качал головой Гоша.
—
Потому как совесть потеряли старые! Пузо распустили, а в руках, кроме ложки с вилкой, ничего не держится. Да и в голове, окромя тараканьих жопок, ни черта нет! Я своим мальчишкам воспрещаю деньги на нас изводить. Нехай на себя и детей тратят. Что нам, старым, нужно нынче? На хлеб пензии имеем. А мясо, вона мужик в конце осени такого медведя завалил, что и нынче котлеты едим. Черемши по весне набрали. Картоху с капустой сама вырастила на огороде, еще и детям дали.
—
Добрые вы люди! Не всем так повезло с родителями! — позавидовал поселенец.
—
Детей не иметь, а любить надо! — ответила бабка скупо и подала Гошке в тарелке оладьи с медом.
—
Ешь, покуда горячие. Простынут, перестанут быть вкусными, — заставила бабка поесть человека. — Знаешь, как оно в жизни приключается, дед мой сказывал. По ранней весне стряслась беда. Паводок раней обычного поднял медведей с берлог. Так-то неприятность и достала зверьи семьи. Покуда мату- ха одного медвежонка унесла в сухое место, второй в берлоге захлебываться стал. Сам не смог вылезти наружу, мал был, умишка не хватало. Тут мой дед рядом случился. Выволок пискуна за загривок и отнес на сухое. На дерево подсадил на всяк лихой случай. Сам сбег, чтоб медведицу ни встренуть. Они по весне кого хошь заломают. Но видел Коля, как матуха его человечьи следы нюхала. Потом медвежонка ухватила и ходу от залитой берлоги, — рассмеялась Притыкина и продолжила: — Дед мой думал, что на том все закончилось. Ан, не тут-то было! В начале осени приволокла медведица к Колькиному шалашу
целую
колоду меда! Положила и ушла сама. У ней одна лапа кривая и двух когтей не достает. Сломала. Вот и узнавал ее мой старик по той лапе. А ведь медведи, каждому ведомо, сами мед уважают шибко. Эта колоду целиком подарила, в гостинец! И не тронула, не попробовала сама, хоть и зверь. За медвежонка поблагодарила. Ныне люди на такое не способные. Спасибо не скажут. Так-то оно в свете перепуталось, что зверь добрее и благодарнее человека стал, — вздохнула хозяйка.
Гоша понятливо кивал головой.
Вскоре поселенец уехал от бабки. Он вел лодку вдоль берега и внимательно смотрел вперед. Не случайно. Вот дюралька ткнулась носом в сети. Гоша заглушил мотор, выскочил из лодки, зацепил сеть багром и только хотел достать нож, как услышал знакомый голос:
—
Гоша, не хулигань! Это моя сетка! — вышел из-за деревьев Станислав Рогачев.
Поселенец нахмурился:
—
И вы озоруете, гражданин начальник? Вас я здесь никак не ждал увидеть.
—
Куда деваться, Гоша? С моей зарплатой как ни старайся, ни на что не хватает. Пойми верно, не
Вы читаете Дикая стая
