соседа.
—
Сукин ты сын, Гошка! — отозвался Игорь.
Они еще не успели выпить, как в двери кто-то
заколотился, и чей-то застуженный голос прохрипел:
—
Спасите Христа ради!
Мужики бросились на зов. Едва открыли дверь, в коридор ввалился человек. Впрочем, это было что- то замотанное в тряпки по самые глаза. На голове платки и сверху шапка. Поверх телогрейки брезентовая куртка, ниже — ватные штаны, на ногах — валенки, старые и потертые.
—
Кто это? — всматривался Гоша в приблудившегося, но узнать не мог.
—
А черт его знает! Тащи в хату, потом разберемся, — предложил Бондарев, ухватил ввалившегося под руки.
Человек силился что-то сказать, но не мог. Лицо поморожено, слова и те замерзли в горле. Сил только и хватило на последний отчаянный крик.
Пока втащили в комнату, принесли снег, размотали тряпки с головы, начали оттирать лицо, поняли, что к ним приблудилась женщина. Она никак не могла встать на ноги, хваталась за стенки, за руки мужчин, но бесполезно.
—
Как же к нам пришла? — спросил Игорь.
—
Ползла, — еле выдавила баба.
Гошка снял с нее валенки, оттирал ноги гостьи снегом.
—
Водки ей дай! Мигом очухается! — предложил Бондарев и, сам от себя не ожидая такого, плеснул бабе в стакан, заставил выпить.
Та сморщилась, закрутила головой.
—
Давай ноги водкой натрем! — предложил Гоша.
—
Самим ни хрена не останется, а буран, черт знает, на сколько зарядил, — бурчал Бондарев недовольно.
—
Не сдыхать же ей теперь. Откинется, на нас ее смерть повиснет. Тебе то что, а меня опять в зону упекут, на нары! Давай сюда пузырь! — потребовал поселенец и, вылив водку на ноги бабе, взялся втирать.
—
Ни хрена не оставил нам. Эх, ты, лопух! — посетовал Бондарев и качал головой, морщась и ругаясь, ушел в свою комнату.
—
И что мне с тобой делать? — растерялся Корнеев, глянув на засыпающую женщину.
Ту разморило и ей захотелось спать, она постепен
но
согревалась. Баба только теперь поняла, что выжила чудом, добравшись и случайно наткнувшись на человеческое жилье. Знала, что заблудившегося в пургу
никто
не имеет права выгнать из дома. Таков неписа
ный
закон Севера, и его никто в поселке не нарушал.
Женщина сидела на полу рядом с печкой, она уже расстегнула телогрейку, чтоб тепло скорее дошло до тела. Ноги уже согрелись, руки начали сгибаться, лицо горело.
—
Куда же тебя определить? Свалилась на голову сугробом, а у меня второй койки нет. Как спать будем? Слышь, баба?
Женщина легла на полу, возле печки, всем своим
видом
давая понять, что на койку не претендует.
—
Так не пойдет! Я на пол лягу. Поняла? Но сна
чала
поешь. Вон картоха еще горячая, рыба имеется,
Хлеб.
И чаю сколько хочешь. А еще сала бабка за воду
дала.
Я уже ел, вкусное, иди за стол, — подал руку.
Женщина тяжело встала. Шатаясь, сделала пару шагов, присела к столу. Невольный тяжелый вздох вырвался наружу. Женщина, глянув на Гошу, сказала:
—
Спасибо тебе.
—
Оживай, бабонька, — обрадовался поселенец и
поставил
перед нею на стол все, что было. — Ешь, лопай, хавай, только оживай. У всех в жизни своя
пурга.
Каждого сыщет, а уж куда ветром
загонит
— не сознается! Скольких по свету уберет стужа,
не
доложит никому. И не поспоришь с
нею. Верно говорю?
— глянул на бабу.
У той слезы катили по щекам.
—
Чего ревешь?
—
Мальчонка один остался в доме. Ждет меня с хлебом, а я заблудилась. Пекарня оказалась закрытой. Может, и не ее нашла. Вернуться не подвезло. Пурга увела в сторону, далеко от дома, — рассказала баба.
—
Сыну сколько лет? — спросил Гоша.
—
Десять…
—
А мужик? Пусть присмотрит. Чего сам не пошел за хлебом?
—
Нету мужика. Вдвух маемся: я и сын. Теперь ждет меня, небось, в окно все глаза проглядел.
—
Да спит он, твой мальчишка, — успокаивал Гоша.
—
Голодный не заснет, — не соглашалась баба.
—
Как тебя зовут? — спросил гостью.
—
Анька я, а сын — Степушка.
—
Куда ж ты мужика дела?
—
Уехал от нас. Сказал, что на заработки. К старателям на Колыму подался. Уже шесть зим прошло, от него ни слуху ни духу. Где искать, не знаю. Да и стоит ли? Он ведь тут не работал нигде. А моего заработка не хватало на троих. Оно и на двух с сыном еле тянем, с третьим вовсе невмоготу. Он же выпить любил. Что ни день — бутылку подай. Где на них набраться? Без ентой чумы едва концы с концами сводили.
-
Видать, пилила ты его, вот и слинял! — не сдержимся поселенец.
—
А и невелика потеря: катях из портков выронить! Таких козлов — косяками у пивнушки! Никому
но
нужны, — отмахнулась Анна и продолжила, — я на т
pex
работах успеваю: в детсаде — прачкой, уборщицей и сторожихой — в магазине. Целыми днями на работе кручусь, присесть некогда. А мужик сутками пил, либо спал пьяный. Вот и посуди сам, на что
1
акой в семье сдался? Я так и рада, что его нет. Дом понемногу в порядок привела. Купила нужное, ребенка одела и обула. В школу пошел не хуже других. Кормлю его хорошо, чтоб ни в чем не нуждался. Сама уж ладно, обойдусь как-нибудь.
—
А как же я тебя не видел ни разу, — подумал вслух Гоша.
—
Я тебя не враз узнала. У нас свой водовоз. Он много про тебя говорил, что ты — с зоны и первейший бандюга! А ты обычный! Совсем такой, как все! Даже водку мне на ноги не пожалел, всю до капли вылил. Дай Бог тебе здоровья! Вот посижу у тебя с часок и пойду домой, к Степушке, — улыбалась баба.
—
С ума сошла! Да кто пустит? Глянь, что за окном творится. Пережди непогодь.
—
Не могу. Ребенок один.
—
До утра не пущу. Развиднеется, сам отведу. А теперь и думать не смей! —
Вы читаете Дикая стая
