Чечни, получу отпуск — нам обещали. И завалюсь к отцу, как сугроб на голову. Зачем его тревожить? И без того хватает. Он сам на границе каждый день головой рискует. Пусть узнает все от меня, когда Чечня останется за плечами. А если поедешь к нему, это письмо не показывай, очень тебя прошу. Обещаю, после Чечни заехать за тобой, вместе отправимся к отцу на заставу! Договорились? Ну то-то! Я всегда помню и скучаю без тебя. Пиши чаще! А то при встрече надеру уши. Виктор».
— Что тебе тут непонятно? Все честно написал. А вот мне не ясно только одно — почему согласился поехать туда?
— Пап! Ну ты ж его знаешь. Ему всегда не хватало острых ощущений. Он с детства любил играть в войнушку Ходил весь в синяках и шишках, но счастливый. Его не переделать. Ни ты, ни я не смогли переубедить, — уговаривала Анна не только отца, но и себя.
Она не могла не бояться за него. Виктор был ей не просто братом, а другом с самого детства, все годы…
— Я знаю, видела некоторых из тех, кто прошел Чечню. Всякое рассказывали о ней. Видно, многое зависит от того, как воспринимать эту войну и насколько она коснулась личной жизни каждого.
— Виктора никаким боком не задело. Захотел пороха понюхать, доказать, что стал взрослым. Ведь мог отказаться, приехать сюда — на границу. Но нет! Решил по-своему! Эх-х, мальчишка! — выдохнул Афанасий. И с того дня постоянно прислушивался к сводкам из Чечни. А они были тревожными.
За время каникул Аня сдружилась с Мариной. Вместе они ходили в горы за цветами. Приносили их охапками. И не обращали внимания на предупреждения Афанасия — зачастую уходили слишком далеко, туда, где уже и пограничники не могли их видеть. Но обе возвращались. Постепенно на заставе привыкли к их прогулкам, перестали волноваться и бояться за девчат. Ведь вот больше месяца прошло с того нападения. А не только днями, даже ночами на границе стояла тишина.
— Твоя Анна счастливая! Мы ее не отпустим! Смотри, за то время, что она на заставе, ни одного нарушителя даже издали не показалось! — шутили пограничники.
Даже Афанасий успокоился. Дочь заверяла его, что они не уходят за реку, разделяющую границы. И собирают цветы лишь на своей земле.
Вот и в тот день они убежали в горы уже после обеда, никого не предупредив. А к вечеру заметили пограничники подозрительное оживление на противоположном берегу. Едва опустились сумерки, грянули внезапные выстрелы. В кого?
Афанасия с утра грызла тревога. Он тут же проверил дозоры. Все в порядке. Позвонил домой, дочь не ответила, промолчал и медпункт.
«Ущелье проверить надо. Возможно, там они. Пока не совсем стемнело, пойду, потороплю, верну их домой», — решил он.
Марину и Аннушку он увидел сразу. Они словно отдыхали на самом краю обрыва. Лежали, раскинув руки, глядя в небо уже остекленевшими глазами.
Небольшое кровавое пятно на груди Марины, кровь на виске Анны…
Афанасий не поверил глазам. И закричал так, что его услышали на заставе.
Что было дальше? У него все поплыло перед глазами. Он ничего не помнил. И того ночного боя на границе, в котором впервые не участвовал, тоже. Что с ним случилось? Он перестал различать лица. Видел лишь темноту, разрываемую молниями, какими-то видениями. Потом, как в просвете, увидел лицо врача. Весь в белом, будто из снега, он что-то говорил. Но так тихо, что Афанасий не мог разобрать слов. А тот силился достучаться до его сердца.
Лишь через несколько дней Афанасий расслышал, понял все на свою беду.
— Погиб ваш сын… Он награжден посмертно…
— Вы путаете! Дочь убили! А сын живой! — пробудилось сознание человека.
— Сын погиб! Вот извещение и приказ о награждении. Погиб героем!
— Слушай, ты! Отдай сына! Живого! Мертвого героя оставь себе! — закричал Афанасий, не выдержав второй беды. Он еще не успел прийти в себя от первой.
…Почему он оказывался связанным, а тело болело от множества уколов, Афанасий не знал. Забыл, кто он сам, как его зовут. Он уходил искать своих детей. Афанасия возвращали, снова помещали в палату, пытались вернуть рассудок и память. Зачем? Ведь именно они убили в нем человека…
— Анютка! Витек! Ну хватит! Не прячьтесь! Я устал играть в прятки с вами. Идите ко мне. Не можете? Почему? Я живой! Еще живой? Дети мои! Возьмите меня к себе! — плакал слабым ребенком поседевший и состарившийся до неузнаваемости Афоня. Он искал мертвых среди живых. Ему мерещились голоса детей. Он потерял всякий интерес к жизни.
Афанасия держали в больнице для душевнобольных. Нет, он не буйствовал. Это было лишь поначалу. Афоня перестал набрасываться на врачей, требуя показать ему сына. Он звал детей и видел их. Он разговаривал с ними днем и ночью. Носил им одежду и еду. Оставлял их на чужих могилах, веря, что покойники общаются меж собой, для них не существует расстояний и они могут передать его детям все.
Со временем от него устали в больнице. Афанасий постоянно удирал через заборы, унося с собой пижамы, халаты, тапки и одеяла. Его возвращали. А через день все повторялось. И человека перестали жалеть. Никому не хотелось собирать с могил простыни и одежду, которые Афоня щедро дарил мертвецам. Ругать человека было бесполезно. Он не понимал обид и злобы живых, самого себя воспринимал мертвым, заблудившимся на земле. Его не грели земные радости. И однажды, завидев Афоню с кучкой грязного белья, взятого из прачечной, за ним навсегда закрыли ворота больницы. И он попал к бомжам.
Среди них имелись всякие. И посмешнее Афони. Иногда их били. Они не чувствовали боли, никогда никому не жаловались. Жили мертвыми тенями среди живых. Ожидая единственной награды за все муки — своей смерти. Жизнь для них стала наказаньем. Ее считали проклятьем и просили Бога об избавлении…
Глава 5. Сторож погоста
Рогачев уходил с кладбища, злясь на себя за потерянное время. Всю ночь не спать лишь для того, чтобы выслушать исповедь психа… Досадно. Но кто знает? В будущем любой опыт может пригодиться.
Взгляд следователя невольно задержался на рубашке, перекинутой через ограду могилы. Там платок на скамейке лежит… «А это кто брюки примеряет? Их явно Афоня оставил покойному», — удивился Славик.
Старый, костистый, совсем седой человек, кряхтя, влезал в штаны. Он не видел, не успел заметить Рогачева, а тот, вглядевшись хорошенько, насторожился. Ни среди поселенцев, ни у бомжей не видел Славик этого мужика. Кто такой? Откуда взялся? Уж не тот ли, кого он ищет столько времени, постоянно теряя надежду?
Следователь хотел взять внезапностью. А человек вдруг резко повернулся к нему и ощерив гнилозубый рот, спросил:
— Чего надо?
Рогачев видывал всяких. Но землисто-серое бугристое лицо с отечными мешками под глазами, бледные, узкие зубы, водянистые вылупленные глаза и голос, идущий, словно из-под земли, заставили содрогнуться даже следователя. Он сказал, что пришел навестить могилу Катерины. И спросил:
— А вы кто? Что делаете здесь?
— Погост сторожую! Как же ты умудрился навещать могилы сранья? Нешто всерьез пожалел вертихвостку? Бабье убивать надо! Всех до единой изничтожить, сучек! Чтоб духом ихним не воняло на земле! Будь моя воля, я бы этих курвищ скопом в одном болоте утопил! А ты печалисся по ней? Не иначе, как резвился с ей, с пропадлиной?
— Зачем наговариваете на покойную? Хорошей матерью и женой была. Никого не обидела! А вот ее погубили непонятно за что, — вступился за убитую Рогачев.
— Ни за что не гробят. Выходит, напрокундила шельма, А живые сродственники молчат. Так завсегда бывает. Каждую бабу, пока жива, стервой да сукой зовут. И только мертвую голубушкой величают. Потому как рот закрыт и руки связаны! — сказал старый, застегнув штаны.
