— Женщин так ненавидите?
— А с чего б иное? Вот, говоришь, зашибли бабу? И верно утворили! Шкуру с них с живых снимать надоть. Кнута с руки не выпускать.
— Вы что-нибудь слыхали об этом убийстве? — спросил следователь.
— То как же? Все ухи продудела деревенщина.
— А посторонних не видели? Здесь как раз дорога мимо вас идет. С самой трассы в деревню. Может, приметили кого? Из своих деревенских вряд ли кто мог убить ее. Да и не только Катерину. Еще одна убита. Совсем ребенок — тринадцать лет ей было. А тут прохожему, как ни крути, все получается не миновать вас. Или, может, их двое было? — ждал Рогачев ответа, входя в сторожку следом за человеком.
— Для тебя эти бабы кто? Сродственницы?
— Потерпевшие.
— Ну во! А по мне — все лярвы!
— А как же сторожуете?
— Все из-за них, окаянных, спрятаться пришлось. Чтоб не сыскали и не взяли за жопу.
— От кого прячетесь? От милиции? Или от баб?
— От всех разом!
— С чего так? Не бывает, чтоб все виноваты остались, а вы ни при чем! — не поверил Рогачев.
— Дурак ты! Видать, самого еще не клевал в задницу жареный петух? Вот и хорохоришься. О правде болтаешь! А где она? Ее придумали наши деды, пока не стали женатыми и не выпустили в свет этих окаянных баб! Правда, увидев их, с земли сбегла! Это тебе верно сказываю! Худшего отродья в свете не было! И случись… До единой истребил бы, не пощадив никакую!
— Как же зовут вас? — полюбопытствовал следователь, заподозрив сторожа в причастности к убийству Мартышки и Катерины.
Рогачев успел заметить, что сторож живет один. И что человек он сильный. Это подтверждало все его сложение. Да и руки — большие, жилистые, с мозолистыми ладонями. Этот не только женщине, быку шею свернет голыми руками. Ничем не обижен. Разве только внешность корявая.
— Никитой нарекли с рожденья. Да тебе-то что? Коль тут тебя зароют, не ты меня поминать станешь. А коли пришел место загодя приглядеть, единое скажу: тут нынче хоронить воспрещено. Ну разве еще пару стариков приму. Но баб — ни в жисть! Хочь на дороге нехай валяются!
— Так за что же ненавидите женщин?
— Их не за что иначе чествовать!
— Никита! А разве среди мужиков все путевые? Может, и мы виноваты, что в женщинах мало тепла осталось?
— Може, кто и повинен. Но не дите! С него кой спрос? А когда баба малого со свету сживает, разве то по-людски?
— Какая баба? Катерина? Или Женька?
— Эх, да что там! Тебе едино не уразуметь. Велика ли разница, кто с них? — отмахнулся человек. Налив в миску воды, накидал в нее сухие корки. Подождал, пока размокнут, и, добавив соли, размешал тюрю.
«Скудновато живет. А ведь не дряхлый. Не развалина. Сила и здоровье имеются. Почему же здесь пригрелся, на копеечную зарплату? Не с добра! От кого прячется?» — Вячеслав пытался понять сторожа.
Тот жадно ел тюрю. Не обращал внимания на Славика.
— Скажите, Никита, вы давно здесь живете?
— Скоро десять годов!
— А почему не в городе? Или в деревне? Скучно здесь одному. Целыми днями никого нет. Там хоть люди! Общенье какое-то!
— Я и дружусь с деревенскими! Вон Афоня. Самый что ни на есть наипервейший друг. Он мертвым, конечно, носит. А я понемногу беру. Не у всех, понятное дело. Иначе не знаю, как и жил бы. Раней Федот выручал. Нынче сам ослаб, вовсе состарился. Раней я его навещал, покуда там баба не объявилась. А у меня на их руки чешутся! — признался тихо.
— С чего?
— С самой голожопости меня забидели. Что называется с беспортошного возраста! И всю судьбину исковеркало бабье! На дух их терпеть не могу! Потому сам не оженился! И нынче разумею — все беды от них — лахудр треклятых!
Сторож сел возле печи, прижавшись спиной к ее теплому боку. На дворе — солнце каждую былинку греет. Заглядывает в окна, высвечивая всякий угол. А в глазах мужика сплошной холод и снежная метель бушует. Не дает покоя память.
Ох, как давно все это было… Тогда вот здесь, на месте кладбища, росли совсем другие деревья — сортовые яблони. И землю под этот сад пахал отец Никиты — фронтовик. Единственный во всей деревне кавалер всех трех орденов «Солдатской славы». Он был бригадиром тракторного звена. В кабине его трактора постоянно висел вымпел передовика. К нему со всей области приезжали журналисты и начальство.
Никитка всегда был с отцом. С раннего утра выезжал с ним в поле. Возвращались ночью или уже под утро тоже вместе.
Так случилось и в этот день. Мальчишка сел к отцу в кабину. Поехали. До самого обеда пахали спокойно. А тут — баба появилась в поле. Чужая. Попросила остановиться. Отец высморкался в вымпел передовика, не заметил фотоаппарата. Подошел к бабе спросить, что ей надо? Та сказала, что она корреспондент центральной газеты и хочет побеседовать. Но отцу было некогда. Он так и ответил:
— За болтовню не платят. Только за гектары! — и вернулся к трактору.
А вечером к ним приехали. Показали фотографию отца, сморкающегося в вымпел. Спросили, было ли такое? Что он ответил журналистке? Отец, беды не почуяв, рассказал все, как было. Его тут же затолкали в машину и увезли из дома. Навсегда.
Ни одной весточки от него не получили. Зато на всю деревню слух пошел, что отец Никитки в войну продался немцам и стал врагом народа. Что он сморкался на Ленина, нарисованного на вымпеле. А журналистку из самой Москвы даже матом послал. Ни за что!
С тех пор вся деревня от семьи отвернулась. Мать с пятью детьми надрывалась. Попробуй одной со всем управиться!
Никитка был средним. И каждое лето работал в колхозе, помогал семье, как мог. Вот и тогда собирал первый урожай яблок в колхозном саду. А уходя, набрал полную майку для младших детей. Выбирал спелые и красивые. Да не донес…
На самом выходе из сада поймала мальчишку бригадирша. Толстозадая, широколицая баба ухватила за ухо и заорала истошно:
— Держи вора! Контра жиреть вздумала на наших мозолях! Ишь выблядок!
— Сама шлюха! Я видел, как ты с председателем колхоза в стогу сена голая была, — выдал бабу при всех. И та не простила…
Никитку подняли с койки среди ночи. Пинками выбросили из дома не проснувшегося. Запихнули в машину и повезли куда-то.
За эти яблоки из колхозного сада, каких малыши так и не попробовали, дали ему пятнадцать лет. И отправили на Колыму.
Пока осудили, а потом везли, гнали этапом, прошло полгода. За это время умер Сталин.
— Ну, пацанва! Скоро вас отсюда выметут! Всех под жопу наладят! — говорили зэки.
— Куда?
— Почему?
— За что? — пугались дети, переставшие верить в справедливость.
— Новая власть придет!
— И что от ней ждать?
— С народом заиграет! Это, как пить дать, верняк! Да и что за вина у вас? Смехотища! Вот мы — банки, магазины грабили. А и то по червонцу получили! На пятак меньше! Слышь, Никитка! Мать твою! Баб
