печь. Старая уже, развалюха. Еще каторжники дожили. Выручи старика. Хороший человек, — просил Дегтярев.
— Мне без разницы. Давай выложу. Лишь бы кирпич да глина были под руками, — согласился Кузьма.
— Тогда сегодня и поедешь к нему на участок. Чтоб время не терять. Сосед Трофимыча за тобой заедет. Сам-то вроде приболел.
После обеда поехал Кузьма в тайгу.
Участок старика Трофимыча в двадцати километрах от Трудового. Тайга в тех местах непроходимая, заповедная. Вырубки леса там не велись. И чужая нога никогда туда не ступала.
Из-под ног кобылы вспархивали непуганые куропатки. Лисы-огневки выглядывали из-за кустов. Зайцы и белки тоже, видно, не знали охотников.
Печник не мог налюбоваться тайгой, которая не знала человека и не нуждалась в нем.
Старик встретил Кузьму на пороге зимовья. Узнав, кто его прислал и зачем, обрадовался по-детски. Дверь нараспашку открыл.
— Погодите, Трофимыч, кирпич с телеги принесу. Тогда и поговорим, — заторопился Кузьма. И споро носил кирпичи от дороги к зимовью.
Печь у лесника и впрямь была едва ли не ровесницей хозяина. Вся в трещинах, едва дышала. И дорожил ею Трофимыч из-за лежанки, ведь печь была русской. На ней, особо в пургу, бока и душу грел хозяин.
— Аты ее починить сможешь? Чтоб не коптила, холера дряхлая? Всю избу испоганила она мне. И без нее нельзя, и с ней тошно. Как с плохой старухой, — скрипуче рассмеялся лесник.
— У меня на такую кирпичей не хватит. Разве еще попросить у Дегтярева, чтоб подвезли. Из старого не смогу. Отжил он свое. Крошится.
— Попрошу. Не откажет старику, — дрогнул голос хозяина.
Не дожидаясь сумерек, начал Кузьма разбирать старую печь.
По кирпичику. Работал быстро, аккуратно. Старые кирпичи выносил из зимовья наружу. Складывал у завалинки. К ночи успел многое.
Пока подметал и убирал за собою мусор, старик затопил печь во дворе. Готовил ужин.
Кузьма вынес последний мусор. Спросил хозяина, где можно умыться. Трофимыч вначале показал на баню, а потом, будто спохватившись, повел к роднику в зарослях можжевельника.
— С осени Дегтярева просил помочь мне с печкой. Все не мог. Я уж и надеяться на него перестал, — признался Трофимыч, подавая полотенце.
Кузьма разогнулся и почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд из тайги. Кто бы это? У Трофимыча ни семьи, ни родни. Единой душой живет человек. Это печник слышал еще в Трудовом. Самые близкие соседи в пятнадцати верстах отсюда. Участки фартовых — в другой стороне, до них не меньше полусотни километров будет. Может, зверь? Но нет. Кузьма нутром почуял, что смотрел человек. Быть может, не один. Но кто он? Почему здесь? Чего вылупился, будто ружье к груди приставил, даже дышать тяжело стало.
— Тут у вас живет кто-нибудь? — спросил Кузьма лесника.
Тот, поперхнувшись, руками замахал.
— Да что ты, мил человек, кто в мою глухомань полезет по доброй воле? Места здесь заповедные. Зверь непуганый, сам небось приметил.
— Это верно, — согласился печник. Но не мог отделаться от тяжкого ощущения и с подозрением вглядывался в темноту леса. Кого он прячет?
— Такое приключается иногда с тем, кто ко мне впервой попадает. Участок тут дремучий, — убеждал старик Кузьму и, казалось, себя заодно. Голос дрожал непривычно для возраста.
Когда ложились спать, Трофимыч ставни закрыл. Двери — на крючок и засов.
— От кого так закрываетесь? Иль случалось что? — изумился печник.
Дед, оглядев потолок, сказал тихо, будто себе самому:
— А на всякий случай. Не было лиха и пусть не будет…
Кузьме мерещилось: вроде по чердаку кто-то пробежал. Легко
и быстро.
«Может, зверек какой шастает? Но тяжеловат звук для таежного порождения. И странно, что же это за зверь, что не на четырех, а на двух лапах бегает?» Слуха печнику не занимать стать. В бараке многих работяг спас от мести фартовых. По ночам, заслышав их шаги, поднимал мужиков, предупреждая об опасности. Ни разу зря не разбудил.
Вот и теперь насторожился. А может, зря? Сказалась усталость. Мерещится пустое. То, что осталось далеко от-, * сюда, в Трудовом.
Утром, едва рассвет проклюнулся в окно, печник уже взялся за дело. К обеду полностью разобрал печь. И, проверив место живой лозой, понял, что ставить новую надо чуть ближе к стене. Тогда и гореть, и греть будет лучше.
К вечеру сосед Трофимыча крикнул Кузьме, чтоб забрал кирпичи из телеги. И едва перенес, взялся раствор делать.
Старик рядом улыбался. Вот и дожил. И у него будет новая печь. Кузьма — мужик основательный. Не гляди, что условник. Руки золотые. У него всякая минута на счету. Отдыха не любит.
А печник торопился, жалея старика. И к ночи уже подвел кладку к лежанке.
У Трофимыча от умиления даже глаза слезились. Скоро тепло придет в дом. То-то радость…
Кузьма вышел из зимовья за кирпичами и, глянув в сторону баньки, приметил мелькнувшую тень. Кто-то маленький, как мальчонка, по-обезьяньи ловко прыгнул меж деревьев и не влез, влетел на чердак баньки.
Кузьма набрал кирпичей на руку. Вошел в дом. Разговор с хозяином не клеился. Старик будто почувствовал неладное, все время в окно выглядывал. Кого он хотел увидеть в кромешной тьме? Кого ждал? Кого боялся?
Ставни — на крючки, запор — на двери. Трофимыч ни разу не забыл ими воспользоваться.
«Но ведь зверь непуганый, участок уж сколько лет его. Кого пугается, кого стережется? Дн поглянуть, в избе ничего подходящего для вора. Живет скудно. Что тут беречь? Вор придет — трояк из жалости на столе забудет, хозяину на пропитание. А он — на запорах сидит. Значит, не показалось мне. Прячется тут кто-то, кому не доверяет», — решил Кузьма.
Наутро взялся за работу, не поев. Выложил лежанку и повел печь под трубу. Ладная она получилась. Подобранная, как ухоженная баба. Даже Кузьме понравилась. Хотя русскую печь давно не клал.
Обмазал ее всю и назавтра решил закончить. Оставалось вывести новый дымоход на чердаке, обложить его кирпичами, а потом — на крыше. И топи, хозяин, грей бока, сколько влезет.
И все ж в этот вечер устал человек. Потому работу закончил пораньше. Нет смысла в потемках на чердаке возиться. Надо отдохнуть. Там наверху работы меньше, но она труднее. Кирпичи надо поднять, раствор. И все — одному. Старик не помощник.
Кузьма оглядывал вход на чердак, маленькую хлипкую дверь, закрытую на щеколду, ветхую лестницу. Все здесь, в этом зимовье, разваливается от старости. Единственное новое — печь. «Пожалуй, она и дом, и хозяина переживет», — подумал печпик невесело и побрел к роднику умыться на ночь.
Утром прошел дождь. И тропинка раскисла. На ней отчетливо виден каждый след. Вот чьи-то большие босые ступни, раскорячась, перешагнули пенек.
«Наверное, Трофимыч по воду ходил. Но почему обратных следов нет? Может, сбоку, по траве возвращался? С ведрами воды идти тяжелее старику. Да только ни разу не видел его босиком, все в галошах да в теплых носках. А тут, ишь ты, не один был. Рядом кто-то маломерный. Ноги маленькие. Видать, старушонку завел, греховодник. Оттого и прячет ее, чтоб не срамили за похоть. В бане держит. От чужих глаз прячет. А бабе без воды как можно? Вот и расписалась на тропе, выдала Трофимыча, — смеялся Кузьмич, радуясь собственной догадливости. — Ну, теперь тебе не стыдно будет бабку в избу привести. Печка большая, лежанка просторная. Грейте бока, мухоморы», — думал печник, зачерпывая в ладони прозрачную, холодную воду. Она стекала каплями на рубаху, лилась сквозь пальцы. И вдруг услышал за спиной тяжелое дыхание. Оглянулся: лесник с ведрами идет.
