подмоченной репутацией. Правда, у самого судьба не легче.
Если по первой судимости могли со временем реабилитировать, то по второй-то о том мечтать не приходилось. Ее в зоне получил. За убийство бугра. Тот из фартовых был. Решил вытряхнуть получку из Тихона. За душу сгреб. Да промахнулся. Лишь один раз получил кулаком по голове. И сразу деньги перестали быть нужными. Свое потерял. И жизнь заодно.
Многие фартовые сразу зауважали фронтовика. Отступились, признали.
Но без последствий не обошлось. Конечно, знало начальство зоны, что фартовые снимают с зэков навар, отнимают деньги. Иногда вместе с жизнью. Но Тихону не поверили, что бугор хотел убить его. И к прежнему, не отбытому, добавили еще червонец.
Так бы и записался в постояльцы Поронайской зоны, если бы не обострилась болезнь крови, полученная в концлагере. Из-за нее облегчение вышло, попал в Трудовое. Не на свободе пока, но уже и не в зоне. С харчем полегче. Да и условия сносные. К тому же и баба под боком, какая-никакая, но у других и такой нет. В Трудовом бабы — в дефиците. Сюда своею волей не поедут. Даже вековуха, перестарок иль косоротая добровольно нос в Трудовое не покажет. Одно название села бросало в озноб всех, кто имел о нем представление. Так что выбора не было. Дашку у Тихона не отняли, помня его расправу с бугром. Оставили в покое. Хотя глаз с бабы не спускали озверевшие от полового голода уголовные, имевшие все одинаковую кличку: фуфловники. Фуфло.
Тихон знал: уйди он от Дашки, она тут же заведет нового мужика. В желающих недостатка не было.
Впереди еще три года жизни в Трудовом. С Дашкой время летит быстрее.
Разбиралась баба в жизни своеобразно. И судила обо всем с точки зрения сытости своего пуза, выгоды. Едва став сожительницей Тихона, перестала надрываться на работе.
У бригадира язык не поворачивался сказать ей о том. Другие и не помышляли попрекнуть Дашку ленью. Тихон вступится. Да и сама баба за словом в карман не полезет. Так отбреет любого, на весь остаток жизни запомнит.
Тихон хохотал вместе со всеми, слушая Дашкину брань. А в душе ненавидел ее за это. Все же женщина. Зачем же собачиться, прикрываясь сожительством с ним, собственной слабостью и грязным языком?
Ночами вспоминал другую. Далекую, полузабытую, получу- жую. Какая она теперь, та хрупкая девчушка, ставшая его женой на третьем курсе института?
В тот год он получил диплом инженера-строителя, а она должна была стать врачом. И стала. Педиатром. Но уже после войны. Без него вырастила двойню. Сыновья так похожи на жену! Ее глаза. И видимо, ее характер. Она ни от кого не приняла помощи. Даже от родного отца. Не обратилась за поддержкой и к родне Тихона. Не подала на алименты.
От нее он никогда не слышал бранных слов, упреков, оскорблений. Ни в письмах, ни в общении не высказала она сожалений о том, что вышла за него замуж. Она всегда была немногословна. Скупая на эмоции, она быстро повзрослела.
Может, и потому свалившуюся на нее беду перенесла в одиночку.
Тихон из писем родни знал о семье все. Жена после войны получила хорошую квартиру. И, проработав несколько лет в поликлинике, окончила ординатуру. Замуж не выходила. Видно, ждала Тихона. Хотя не писала ему долгих тридцать лет.
Сыновья, окончив школу, поступили в институты. Конечно, отца они не помнили. А Тихон никогда их не забывал. Он помнил ребятишек смеющимися, плачущими, бегущими ему навстречу. Ведь удалось перед войной увезти их в деревню к сестре. Там они здорово загорели, поправились, подросли. А вскоре… Нет, это лучше не вспоминать: вокзальная суматоха, растерянные глаза жены, слезы сыновей. Их сердца чувствовали, что расстаются на долгие годы, а может — навсегда…
Тихон гнал от себя воспоминания. Война отняла у него не только семью, здоровье, а и все, что было, о чем мечтал…
Ни луча надежды не светило. Решил после окончания срока вернуться к овдовевшей сестре. В деревню. И вдруг письмо от жены. В нем — фотография.
Тихон, разглядев ее, спрятал в карман пиджака. Неожиданный, дорогой подарок. И загорелся огонек надежды. Надо выжить, чтобы вернуться.
Но кем? Как назовут сыновья? А жена? Примет из жалости. И будет стыдиться его. Да и дети разве поверят, что осужден ошибочно? Ни за что! Разве мертвый герой лучше живого отца, пусть и зэка — не по своей вине? Но поймут ли? Поверят ли? Признают ли отцом? Ведь не растил их…
От родни, большой и дружной, теперь осталось так мало. Сестра с племянниками и жена с сыновьями. Кто из них примет Тихона, кто поверит ему без упреков?
Валил лес бригадир. Летели из-под топора щепки. Ладони к топорищу прикипели намертво. Свободу зарабатывал. Потом и кровью, нечеловеческой усталостью. Физической и моральной. Да и один ли он здесь такой…
Конечно, жене письмо написал, короткое, сдержанное. Без телячьего восторга от ее приглашения вернуться к ней. Пусть обдумает все. Дал время поразмыслить, отказаться. Ведь годы разлуки изменили обоих. Стоит ли заново начинать?
Написал, где и кем работает. Когда ожидается освобождение. И хотя вопросов возникло много, спросил лишь о детях. О ней самой — не решился.
Чтобы Дашка не нашла фото семьи, спрятал его в полу пиджака. И берег его пуще глаза.
Дашка по лицу Тихона поняла, что не удержать ей его. Уедет, вернется к семье, как только придет время. И запила…
Вначале хотела выгнать, но сообразила, что пойдет по рукам. А за это участковый отправит обратно в зону. А туда ей вовсе не хотелось. И баба, понимая, что теряет Тихона, все чаще устраивала ссоры, напивалась.
Вот и теперь лежала, мордой в пол воткнувшись. В столовой условники угостили. Дашка уже давно не готовила дома. Не хотела, не могла заботиться о Тихоне. А сама ходила в столовую. Там было весело.
Заметив отсутствие Тихона, условники теснились, жались к Дашке, напропалую угощая вином и водкой, купленными в ларьке, подсовывали котлеты, пельмени и безнаказанно лапали ее со всех сторон.
Дашка, наевшись и напившись до отвала, не позволяла ус- ловникам большего. Отвесив кому-то пару оплеух, осыпала мужиков щедрой горстью отборной матерщины и плелась домой.
Тихон понемногу привык к этому. Он не бил, не ругал бабу, к которой давно охладел. И жил под одной крышей, жалея себя и ее репутацию. Ждал своего часа, торопил время.
Так было и сегодня. Пьяная Дашка привыкла к протопленной каморе, к спешному чаю по утрам, заботливо просушенным валенкам и телогрейке.
А потому, проснувшись утром и найдя валенки с телогрейкой у порога, где сама их оставила еще вчера, несказанно удивилась.
Тихон не разбудил ее. Шаря в'потемках, баба нашла спички. Зажгла свечу и вскрикнула от испуга.
Тихон лежал у порога в исподнем. Не шевелился.
— Тишка, ты что? На работу опоздаем. Вставай. Скорее, — дернула мужика за руку и отскочила в ужасе, заорала от страха.
Тихон был мертв. Это о него споткнулась, на нем проспала всю ночь. Волосы на голове бабы зашевелились. Ей стало холодно, страшно.
Дашка вскочила в чавкнувшие сыростью валенки. Руки никак не могли попасть в рукава телогрейки.
Забыв о платке, нараспашку, бледная, она неслась по селу, крича во все горло:
— Люди! Помогите! Тишка помер!
Машина, было дернувшаяся в тайгу, затормозила. Из нее условники высунулись. В услышанное не верилось. С чего бы мужику помереть? Еще вчера вкалывал как вол, ни на что не жалуясь. Смеялся. И вдруг умер…
— Нет. Тут что-то нечисто, — не поверилось бригаде Тихона. И, соскочив с машины, затопали мужики
