Продавщица весь склад на дыбы поставила, но сыскала Бурьяну подходящий костюм. Недорогой, приличный.
Теперь все ждали семью с часу на час. Леха каждый поезд встречал. Ждал свою кудрявую девочку- жену. С букетом цветов в вагоны лез.
А семья прибыла незамеченной, не увиденной никем.
Седая женщина, с изможденным, желтым лицом, вышла на перрон, поддерживаемая взрослыми сыновьями. Пятнадцать лет прошло. Леха не узнал. Лишь по голосу. Его окликнули. Он глазам не поверил. Все годы держался. Сколько горького хватил. А тут, как ребенок, на хрупком плече жены заплакал горючими слезами. И за ее, и за свое, и за сыновье — разом…
Мечтал жену в дом на руках внести. А вместо этого самого валерьянкой отхаживали. И торжественный ужин на выходной перенесли. Хозяин сдал. Радость подкосила…
Пятнадцать лет… Они незаживающими рубцами останутся в памяти.
Жена Бурьяна уже на другой день после приезда к Дарье пришла. Обняла, сестрой назвала. Прижалась мокрыми глазами к щеке, долго благодарила за все и за Лешку, которого словно брата своего присмотрела.
Специальность? Их у Тони было много. И самая нужная: штукатур-маляр.
Дашка тут же отвела женщину к Дегтяреву. Тот от радости на месте усидеть не смог. Значит, будет кому отделать свою школу, больницу, детсад! Были б руки! Работы хватит! И участковый привел Тоню в сельсовет. Нужного человека судьба подарила.
За семьей. Бурьяна еще три семьи приехали. Теперь уж условники еле успевали. Срубы выросли на второй улице. И Трудовое походило на настоящее село.
Дома закрыли от чужих глаз бараки. В них — условники. Горе. Но оно перестает быть главным здесь.
Вон уже смеются дети, играя в лапту за домом. И условников не боятся. Да и чего их пугаться? Люди как люди. Никому зла не причиняют. Зачем о них злое думать?
Но однажды рано утром Трудовое разбудила протяжная сирена милицейской машины, служившая сигналом каждому жителю села, — несчастье пришло. Проснитесь!
В осенней сырой тайге нашли убитым Дегтярева.
Он лежал, обняв руками кочку, будто уснул ненадолго. На голове кровь, и висок, рассеченный топором, успел почернеть.
Рядом с участковым валялся окровавленный топор Гориллы,
Вокруг — ни души. Лишь осенняя тайга, словно оплакивая участкового, сыпала и сыпала на него золотые и багровые листья, словно стыдясь за людей, украшала тело осенней радугой.
— Даже скрывать не стал, гад, что убил человека! Бандит и есть бандит. Ничто не перемелет их. Зря он верил всякому гаду! — сдавил кулаки молодой милиционер и зашагал к машине, стиснув зубы до боли.
Жители Трудового враз узнали о случившемся.
Сонного Гориллу вытащили милиционеры из постели и под грубые окрики, подталкивая в спину прикладами, повели через все село в дежурную часть.
Толком не проснувшийся, он не понимал, что случилось, почему его подняли в такую рань и гонят пинками, как провинившегося фраера на разборку.
Гришка продирал глаза кулаками. Вчера в тайге допоздна был, устал. Отдохнуть не успел.
А люди, жители Трудового, смотрели в окна, видели, как вели по дороге спотыкающегося Гориллу. Одни удивлялись, сочувствовали, другие сразу не поверили, иные, вздохнув, качали головами.
Некоторые жители, не поверив в услышанное, пошли в тайгу. Увидеть, убедиться своими глазами захо
тели. Чтобы не из рассказов, не по слухам знать о случив шемся.
Но милиционеры не подпускали к участковому никого Они ждали следователя из Поронайска, уже позвонили в прокурату ру, сообщили о случившемся и в горотдел милиции.
— Машина из Поронайска уже вышла, в Трудовое едет Кравцов, — ответили по телефону.
И село замерло. Затих смех, ни громких голосов, ни брани Будто перед грозой.
Дашка, услышав о Дегтяреве, не поверила.
Только вчера вечером встретила его около магазина. Участковый поздоровался приветливо, словно и не было пожара в бане. Наговорил ей кучу комплиментов. И полушутя пообещал перебраться к ней насовсем, на должность личной охраны.
— Я ведь уже вольная, — напомнила ему Дашка, сделав вид, что не поняла намека.
— В том-то и беда моя, что нынче у тебя крылья свободные, упорхнуть можешь, исчезнуть. А на вольных птиц нынче ловцов много развелось.
— Отчего же моего согласия на охрану не спросишь? — усмехалась Дарья.
— Спросил бы, да нынче робею. Не по птице клетка. Да и станет ли лебедушка с вороном век вековать? — заглянул в глаза смеясь.
— О том не на улице говорят, — покраснела баба и поспешила уйти домой.
Весь вечер прождала она Дегтярева. Для серьезного разговора заварила чай покрепче — с мятой и малиновым листом. Пирогов с грибами испекла. В каждой комнате, даже на кухне брызжущие яркими красками осенние букеты поставила. Самое лучшее — синее — платье надела.
Но время шло. А Дегтярев не приходил. Дашка вышла на крыльцо и приметила участкового, свернувшего в тайгу, на дорогу к делянам.
«Верно, Трофимыча решил навестить», — решила баба и прилегла на диван, где и проспала до утра.
Ее единственную и пропустили к участковому.
Молодые милиционеры не сказали ни слова, когда испуганная, побледневшая Дашка свернула с дороги в тайгу.
Баба впервые увидела участкового неподвижным. В горле ком застрял. Глазам стало жарко.
Седые пряди волос, перепачканные кровью, слиплись. Лицо бледное, словно восковое, застыло в гримасе. Голова на кочке вполоборота. Видно, хотел увидеть убийцу, да вряд ли разглядел. Губы приоткрыты. Может, крикнул?
Дашка заметила, что часы на руке Дегтярева разбились. Наверное, гнался за кем-то. Задел.
И вдруг до нее дошло, что Семен уже никогда не придет к ней. Не пошутит, не похвалит, не встретится на пути. Его уже нет… Он был ее призрачной, единственной надеждой на семью. Теперь уже нечего ждать, кроме старости. В ее доме никогда не загремит его смех. Он ушел.
И Дарья разрыдалась, присев на сырую от росы кочку. Стало до боли обидно, что нелепо сложившаяся жизнь кем-то грубо оборвана.
— Как же мне теперь жить, Сема, ну зачем воля без тебя? Ведь обещал ко мне прийти, насовсем. А сам в тайгу пошел. Зачем? Что искал? На что она была нужна? Иль думал — найдешь лучше? Как мне теперь жить одной? Кто разлучил нас? Если б. знала, своими руками убила бы…
— Горилла убил. Вон его топор. А самого уже взяли, — тихо сказал милиционер, стоявший рядом.
— Гришка? — Глаза Дарьи округлились; переведя дыхание, она задумалась на секунду и сказала твердо: — Нет. Горилла не убивал. Не может быть! Не он в этом виноват.
— А топор чей? — возразил милиционер и, махнув рукой, не желая больше разговаривать, отошел от бабы.
Дарья трудно встала. Больно смотреть на покойного. И все же…
— Неужели это все? Прости меня, Семен! Прости за то, что не понимала твоей работы и тебя. За то, что обижала. За все. Не знаю, любила ли? Но жить без тебя Мне будет тяжко. Это я знаю точно. Обошла меня судьба снова. А может, и тебя. Ведь говорил… Еще вчера. А я не совсем поверила. Жаль, что смерть скорее успевает и отнимает тех, кто нужен. Вот и ты… Навсегда в Трудовом останешься, у меня в сердце до смерти, мой охранник. И мне от тебя уже никуда.
Г лава 9
Ольга доила корову, когда милиционеры вывели Гришку из дома. Сережка тут же вскочил в сарай и
