Кэрны часто оглядывалась. Может, и придут волчата? Может, нагонят нарты? Она не знала, что табун в тот же день перекочевал в другое место. Далеко. За три перевала. Вместе с ним ушли и ее волчата.
Шли дни, недели. Кэрны больше ни разу не была в табуне. Но оленеводы время от времени наведывались в село и уже зимой пришли однажды все вместе.
— Пригнали оленей в кораль. Там теперь забой будет. Завтра пойдем к ним, — сказал хозяин полукровке.
Запах крови, хорканье оленей Кэрны услышала издалека. Она насторожилась. Кто-то обижает табун! Это полукровка поняла вмиг. И, опередив человека, помчалась к коралю.
Кэрны не знала, что такое забой. Она видела, как люди берегли оленей. А тут… Эти же люди гонялись за олешками, с чаутами[6]. Ловили их. Убивали. А тот ругливый, маленький, накинул чаут на шею олененку и потянул к себе. Кэрны внимательно наблюдала в беге. Вот человечек потянулся к голенищу, выхватил нож и… Полукровка перемахнула ограду, в один прыжок оказалась рядом, клацнули клыки…
Маленький человек покатился по снегу, ругаясь так, что Кэрны удивилась. Но не испугалась и не убежала. Стояла, оскалив клыки, рыча, напружинясь. Олененок уже убежал к табуну, спрятался среди взрослых оленей.
Люди бросились к маленькому человеку. Тот стонал, а полукровка удивлялась: с чего это он? Ведь даже не укусила, просто передавила руку, заставила выпустить нож. Ну и сбила с ног ненароком. Что тут такого? Ей в стае, в тундре куда как хуже доставалось! И ничего. А этот — хуже зайчонка кричит. Интересно, как он вообще решается выйти в тундру? Ведь его она и не так поприжать может…
— Ну что там с бригадиром? — услышала полукровка голос хозяина.
— Да ничего. Немножко испугался, однако…
Кэрны хотела уйти, но маленький человек схватился за ружье, направил его в полукровку. Кэрны опередила: утнув голову, будто в драке с волком, кинулась на человека. Сшибла. Тот перелетел через волчицу, упал плашмя. Кэрны налетела сверху…
— Кэрны! Кэрны! — услышала она голос хозяина. И промедлила. А человечек… Полукровка едва увернулась от ножа и, рыкнув на людей, помчалась в тундру.
Люди… Как их понять? То берегут оленей пуще жизни своей. То этих же оленей сами убивают. А ведь и ее волчонок с медведем из-за них схватился. Стоило ль?
Два дня жила полукровка в тундре. А на третий — немного утихла обида. Да и не могла Кэрны злиться на охотника. Слышала, как он сам ругал маленького человечка. И полукровка, покружив вокруг села, поплелась знакомой тропинкой. К человечьему жилью. Ставшему ее постоянным логовом. Хозяина не было дома. Лишь ездовики уныло бродили по двору в ожидании охотника. Тот вернулся лишь вечером. Сердитый, неразговорчивый, он накормил собак, полукровку, а сам долго сидел на крыльце. Курил молча. Задумчиво смотрел на собак, на волчицу. И лишь ночью, ложась спать, как всегда, позвал Кэрны в избу и сказал ей:
— Нельзя на людей кидаться. Даже когда они не правы. Молодого олешка и верно, нельзя убивать, но человека — тем более. Поняла?
Кэрны опустила крутолобую башку. Не трогать человека? Но она и не трогала. Напугала только. А ей и это запрещают. Значит, люди хотят, чтобы их только защищали. За это они кормят. Но не хозяин ли внушал ей часто: человек — не волк, он растит оленей, чтоб их много было.
Кэрны вздыхает, отворачивается от человека. Скорее бы в тундру, с хозяином! Видно, и ему трудно понять людей, убивающих не на охоте.
Но лишь к весне, убедившись, что сын не нуждается в его помощи, человек направил нарты к ближнему зимовью. И, поняв, послушавшись Кэрны, не направил нарты через реку, готовую вскрыться в любое время, а повел собак кругом, тундрой. Радуясь, что безопасный путь выбрал.
Кэрны, как и прежде, носила человеку придавленных ею соболей и горностаев, даже лису из норы вытащила. Хозяин теперь не давал ей за это мясо, но хвалить никогда не забывал.
Полукровке не составляло труда ловить пушняк, и она без сожаления отдавала его человеку все годы. Вот и сейчас, едва догнала песца, хотела прокусить горло, вдруг — крик. Кэрны бросилась к нартам. Но… Человека в них не было. Собаки сбились в клубок, со страху хвосты поджали. Где ж хозяин? Кэрны бежит наугад. Здесь… Берлога. Собаки ее не почуяли. Нарты перевернулись, и охотник вывалился, угодив в медвежье логово.
Кэрны заглянула. Берлогу медведи оставили совсем недавно. Могут вернуться. Скоро. А человек? Берлога глубокая. Самому хозяину не выбраться — зацепиться не за что. А как будут ездовики без человека? Да и она? Кэрны бегает вокруг берлоги, не зная, что и предпринять. И рада бы помочь, но как? Она уже пыталась ухватить его за шиворот, как волчонка за загривок, но не дотянулась…
— Кэрны! Кэрны! Тихо! — просит человек. И полукровка приостановилась. — Кэрны, чаут! Чаут принеси, — требует охотник. Полукровка поняла. Вернулась к нартам. Вырвала чаут, свернутый в кольцо, из-под мешков. Принесла его. Кинула в берлогу.
Охотник размотал чаут и, оставив у себя один конец ремня, второй — петлей забросил на кривобокую березу, склонившуюся над берлогой. И вскоре вылез. Кэрны радовалась. Надо ж, по ремню лазать умеет! Такое не под силу ни одному волку, даже вожаку. И недоумевала: ведь сам выбрался, а хвалит ее, непонятно за что. Странные эти люди…
До глубокой осени все было, как и прежде. Кэрны вместе с ездовиками и человеком жила на берегу реки. Человек ловил рыбу. Но однажды не заметил, как затонувшая в реке коряга зацепилась за лодку. Запоздало хотел оттолкнуться багром. Но не тут-то было. Лодку развернуло течение и перевернуло на бок. Человек успел лишь коротко вскрикнуть и исчез в воде. К хозяину заспешили собаки. Впереди всех был вожак упряжки. Совсем уже старый больной кобель. Он подплыл к перевернутой лодке. Нырнул. И, схватив зубами человека за одежду, с трудом вытащил из-под коряги и, выбиваясь из сил, поволок к берегу. Вожаку помогали упряжные псы. Вскоре они вытащили его на берег. Тот не шевелился, не дышал. Руки и лицо его стали серыми, как вода в реке. И вожак, оцепенев от горя, лизал холодные пальцы человека, его шею, глаза.
Ездовики подняли вой. Но хозяин не слышал. Он лежал головой к воде, словно упал нечаянно, подвернув ногу на прибрежном камне. Порою казалось, что он вот-вот встанет. И пойдет куда-нибудь по своим делам. Но этого так и не случилось. И тогда Кэрны подошла к человеку, обнюхала лицо. Что-то сообразив по-своему, ухватилась за одежду хозяина и, уперевшись всеми лапами, перевернула его на живот. Изо рта пошла вода. Липкая, серая. Кэрны ждала.
Когда-то и ей, спасаясь от волков, пришлось прыгнуть в реку. Долго она плыла. Сдали силы — тонуть стала. Сдавило грудь, недоставало воздуха. А к берегу не подплыть. Там стая. Развернулась к другому. Голову над водой держать все тяжелее. Вода в пасть льет. Тогда зеленый берег показался ей таким же серым, как волчьи морды. Кэрны, выбравшись из него, кашлянула, почувствовала, что из пасти вода вылилась. Полегчало. Полукровка тогда повеселела. Чихая и кашляя, легла на брюхо, мордой вниз, и ждала, когда из нее вся вода выльется. Ох, и мутило же ее в то время. От слабости не только лапой — хвостом не могла пошевелить. Долго отходила. Зато после ела сразу за пятерых. Может, вот так и человек отлежится и встанет. Но хозяин не шевелился, и Кэрны начала всерьез беспокоиться. Она ткнулась носом в щеку хозяина. Охотника тут же вырвало. Но он был без сознания…
А собаки не выли — кричали от горя. Они боялись остаться без хозяина. Кэрны с грустью смотрела на них. Вот ведь, живого от мертвого отличить не могут. Не столько боятся за хозяина, сколько не хотят остаться без юколы. За нее они много лет лямку тянули. Вот и оплакивают все и вся заодно. Глупые псы — Кэрны отвернулась.
Ездовики орали так, что даже тундре надоело слушать. И тогда… О! Этот запах Кэрны узнала сразу. Да и с чьим его можно спутать!.. К ним подходила стая. Большая. А растерявшаяся от горя свора, неподвижный беспомощный человек и полукровка разве могли противостоять такой стае?
Кэрны понимала, что ей нечего терять. Человек сам отдал ее волчат другому. Не будь такого — теперь все было бы иначе. А собаки… Кэрны оглядела их. Зарычала. Те приутихли. Полукровка села рядом с вожаком в коротко взвыла, подав сигнал опасности. Свора насторожилась. Шерсть на загривке Кэрны встала дыбом. Предстояла схватка. Долгая и жестокая. Вероятно, она станет последней для псов и полукровки. Успеет ли прийти в себя человек? Впрочем, и очнись он — проку от того мало. Чтобы отбиваться
