сознается Яков об разговорах с Шуркой? Все ж сеструха! Может статься, и сам смотрит, докладывает ей все про меня? — думает Кузьма. — А что, если съездить к ней на выходные? — И вспоминает бабу, неверие в ее глазах. — Ладно. Время прошло. Может, набралась мозгов в одиночестве?»
Вздумал Кузьма съездить в гости. И, ни слова не сказав Якову, в пятницу вечером сел в автобус…
Шурка увидела Кузьму, когда тот вышел на остановке и направился к ее дому. Щеки бабы ярким румянцем зажглись. Сама себе не сознавалась, как ждала его, простаивала у окон, высматривала, вглядывалась в каждого проходившего мимо.
«А может, он? — колотилось сердце. — Да нет же! Не нужен! Вот только бы мебель починить. Ну на кой сдался мужик? С ним мороки не оберешься. Не того от него жду!» — лгала себе. А память упрямей оказалась. И снова вспомнились жесткие, нетерпеливые руки, обхватившие талию, прижавшие к себе накрепко. Из таких рук не вырваться.
Кузьма был нетерпелив, но не наглел. Она сумела остановить его.
«Остановила или оттолкнула? — пугалась Шурка и ругала себя, что не может забыть эти горячие руки, обнявшие ее. — Кобели они все до единого! Нет, он не такой! А откуда знаешь? Прикинуться всякий сможет! Кто скажет правду о себе?» — думала Шурка.
Но вот он приехал. К ней! Сам! Значит, потянуло его! Торопится открыть дверь и сама себя уговаривает не подать вида. Чтоб не думал, будто на нем свет клином сошелся! Сдернула крючок, прежде чем Кузьма постучал в окно.
— Здравствуй! — шагнул с крыльца в двери. Закрыл их за собой не только на крючок, а и на запор. Шурка не сразу поняла. Она не пошла в дом, стояла за его спиной.
Кузьма повернулся к ней. В полутемном коридоре увидел ее, ожидающую у самых дверей. Шагнул к Шурке уверенно, прижал к себе.
«Ждала?» — спросил взглядом. Ее глаза не сумели, не успели скрыть или соврать.
Как давно не целовал Кузьма женщин! Все, казалось, перезабыл. А тут еще не побрился. Но ведь мелочи все это, пустяки! Стиснул бабу так, что не дохнуть. А может, от неожиданности растерялась? Целует послушные губы. И почувствовал ответ. Слабый, несмелый.
Кузьма не выпускает ее из рук.
— Моя иль нет? — смелеет мужик. Но Шурка снова успела взять себя в руки…
Уже на кухне разговорились, преодолев не без труда первый порыв.
— Схоронил свою жену. Теперь у Якова работаю. Там и живу.
— Я знаю. Брат говорил.
— А ты как жила?
— Все так же, как и прежде, без изменений. Сам знаешь. Держу хозяйство. Сестра первотелку дала. Теперь вот молоко есть. Продаю. Три десятка кур. Да зелень с огорода. Лишку на базар отношу. С того и живу. Не густо, но не голодаю. Вон и поросят завела. Тоже, глядишь, к зиме свое мясо будет. Да и много ли надо одной? — отвела взгляд, вздохнула тихо. И добавила: — Сестре твоя работа очень понравилась. Особо сундук. Да и стол. Как в зеркало смотрелась. Завидовала, где такого мастера отыскала? Все увидеть хотела, познакомиться. Но я промолчала, что ты у Якова работаешь! — выдала себя.
— Значит, мое за меня никто не справил и у тебя? — глянул в лицо Шурке.
Никто, — подтвердила тихим эхом.
— Что ж, тогда не стоит медлить! — встал из-за стола.
Шурка к печке метнулась.
— Не боись, Александра! Силовать не стану. Не бандит. Не пужайся загодя! Лишь взаимное приму! — успокоил бабу.
И весь день ремонтировал старинную дубовую кровать матери в тесном сарае. Лишь поздним вечером занес ее в дом. Собрал, поставил в комнате, выставив в сарай железную койку. И, вернувшись, заметил:
— Обивку стоило б сменить. Другой бы вид имела. Враз заиграла б!
Но Шурка молча положила матрац, ничего не ответив Кузьме. Да и что скажешь, если только на ноги вставать стала…
— Проверить надо! На прочность. Ладно ли получилось?
— Ты это что, всегда вот так, с проверкой делаешь? — глянула исподлобья.
— Вот так? Меня к кобелям приплела? — посмотрел на бабу с укором. Та губы поджала. Смолчала в ответ. — Тогда все! Я себя таким не считаю! — вышел в коридор, оделся и пошел, не прощаясь, к остановке. Ничего не сказав, не оглянувшись.
Шурка увидела, как ушел автобус, увозивший Кузьму. Повалилась на койку, залилась слезами.
«Был мужик — и не стало. Обиделся. Теперь не вернется никогда. Не дозваться его, не упросить. Сама, дура, виновата. Ляпнула, не подумав. А он осерчал. Нет бы язык придержала! — ругала себя Александра запоздало. И, оглядевшись, заплакала в голос: — Опять одна! Кругом как сирота. И дом как я! Что нищенка на паперти. Так и сдохну, приваленная крышей. А кто виноват?»
Кузьма постарался сразу забыть о Шурке. Но не все так просто. Она стояла перед глазами до самого стардома. «Ну и поморозило, ну и прихватило тебя, баба! В каждом слове подозрение. Не иначе до стари в вековухах будешь. А доживать едино в стардоме станешь, если Яков сжалится. Я — мужик! Сыщу себе! А вот тебе — спробуй нынче!» — спорит с Шуркой, ругая ее, грозя бабе на все лады.
Кузьма уже свернул к воротам стардома и вдруг споткнулся на чем-то большом, мягком. Поначалу не понял. В темноте тяжело разглядеть. Пошарил под ногами. Нащупал человека.
— Эй, ты! Чего тут развалился? Нашел ночлежку под воротами! Подвинься, дай пройти! — потребовал громко, но человек не пошевелился. — А может, мертвяк, покойного подбросили, иль сам не дошел до богадельни? — Наклонился ниже. В лицо ударило перегаром. — Ну, гад! Нажрался где-то! А спать домой приполз? В гостях не застрял? Давай отваливай от ворот! — Ухватил за шиворот, шарил ремень, за который мог бы оттащить в сторону. Но наткнулся на юбку. Отдернул руку. — Сука подзаборная! Алкашка! — хотел перешагнуть через бабу и услышал:
— Помогите…
— Гляди! Очухалась! Держи карман шире! Помогать стану всякой вонючке! Сумела наклеваться, сама и добирайся, паскудница!
Сказал Якову о бабе, валявшейся у ворот.
— Пойдем глянем, наша или нет? Если из своих старух, завтра разберемся с ней! — позвал за собой.
Осветив фонариком лицо, тут же узнал. Пробормотал что-то злое, но не оставил на улице. Вдвоем с Кузьмой втащил в стардом, оставил в сторожевой комнате, запретив дежурному пускать бабку в комнату. Утром, чуть свет, Кузьма услышал через тонкую перегородку, как к директору постучали.
— Зачем сюда пришли? У меня есть кабинет, там и поговорим! Рабочий день начинается с девяти, сейчас только шесть утра. Идите и не мешайте отдыхать! — услышал раздраженный голос Якова.
— Прости меня, Яша!
— Я вам не родня! Имею отчество!
— Не думала, что так получится!
— Это не первый случай. Я вас уже не раз предупреждал. Говорил, что следующий случай станет последним. Вы и тогда клялись, обещали не пить.
— Яша! Ну, умоляю, поверь!
— Идите! Я все сказал! — Вывел бабку за дверь. И с досадой щелкнул ключом в скважине.
— Хоть кто-нибудь, защитите! — ныло в коридоре надрывно и нудно, не давая уснуть никому.
Кузьма ворочался с боку на бок. Наконец не выдержал. Вышел в коридор. Увидел бабку, прижавшуюся спиной к стене. По грязному лицу ее текли слезы. Она еле держалась на ногах.
— Чего воешь? Спать не даешь! Тебе сказано — иди и жди. Чего канючишь? Зачем мешаешь всем?
— Сынок! Да я же не хотела! Так приключилось. Соседка моя бывшая зазвала. На базаре с ней свиделись. Ну, посидели маленько, как бывало. Поднесла она мне самогону. Я не устояла. Стаканчик выпила. Мне враз сюда надо было, знала слабину свою. Так соседка еще уломала. Я приняла, меня разобрало, развезло вконец. Думала, до койки доползу. Да не осилила. Свалилась. Нынче согнать меня хотят отсюда.
