— Остановись, Кузьма! Клавдию Иосифовну знаю не первый год. Не говори лишнее. У тебя предположенья, у меня — убежденья. Эта женщина достойна счастья, большого, человеческого.
Кузьма понятливо ухмыльнулся.
— Я о другом. О высоком, духовном…
— Где его нынче взять?
— Нашлось само! И я рад, что эти люди встретились у нас!
— Сдались тебе оба! Не стану из-за них свой порядок ломать! — упирался Кузьма.
— Уступишь. Ты добрый. Поймешь меня. Ведь это Клавдия Иосифовна! Ради нее стоит поступиться! Тебя никто не упрекнет. Все подождут. Спроси любого.
— Да кто она такая? — заинтересовался Кузьма.
— Вот с этого надо было начинать, — загадочно улыбнулся Яков. И, сев напротив Кузьмы, заговорил: — Ее после пединститута отправили работать учительницей на Камчатку. Не насильно. Она сама попросила распределить ее в район Крайнего Севера. Таких, как она, добровольцев и тогда было не густо. Все московские студенты хорошо знали о жизни коренных народов Севера. Слышали о свирепствующем там туберкулезе. Ведь каждый третий житель был поражен. О сифилисе, оставленном европейцами в наследство. Потому коренные северяне редко доживали до сорока лет. Я уж не говорю о глаукоме. О неустроенном быте. В те годы на Камчатке никто не видел паровоза. О газе, телефоне, ванне и туалете мечтать не смели даже во сне. Все это знала и она. Не с закрытыми глазами просилась. И поехала в самый глухой угол — в поселок Кихчик. Жителей на то время было там двести человек. Это вместе с кочующими оленеводами. И стала учить детей русскому языку.
— А зачем он им был нужен? С оленями говорить по-нашему? Так тем хватало своего! — удивился Кузьма и добавил: — Вот я не знаю заграничных языков. И много от того потерял? Да ни хрена!
— Это ты! Другие так не думали.
— Дурным делом занималась. Жили они, не зная нашего языка, не много приобрели, научившись ему!
— Не в том суть. Не только языку учила. Преподавала литературу и историю.
— Мне они в жизни пригодились не больше, чем им! — фыркнул Кузьма.
— Считать, писать учила. Научила их нашим песням и стихам.
— Глупости все!
— Они раньше даже врачей не знали. Умирали целыми стойбищами. Им нужны были свои медики и строители, свои летчики и моряки, шоферы и электрики, связисты. Но для этого нужно было получить образование. Клавдия Иосифовна стала их учить. Сначала в ее классе было пять, потом десять, двадцать ребятишек. А дальше класс перестал вмещать всех желающих. Даже старики потянулись к ней. Поверили, полюбили человека. И ей в холодном чуме было тепло от внимания и понимания учеников. Пять лет прошло. Ее ученики уехали продолжать учебу в Палану — окружной центр. А Клавдия набрала новую группу. Ей привезли ребятишек из тундры, которые никогда не жили в поселке. Но родители захотели выучить детвору. Коряки и чукчи очень недоверчивые люди. Но к учительнице всегда отпускали ребятишек. Знали, хорошему учит.
— Это тогда так думали! — вставил Кузьма.
— В тот день она, как всегда, повела ребятню на прогулку за поселок. Шли по берегу моря. Клавдия Иосифовна рассказывала о законах морских приливов и отливов. И никто не заметил, как началась пурга. Дело было зимой. На Камчатке темнеет рано. И к ребятне со всех сторон стала подкрадываться волчья стая.
Лоб Кузьмы тут же покрылся испариной. Глаза округлились. Рот приоткрылся. Дыхание замерло. Он слушал, боясь пропустить хоть слово.
— Восемнадцать детей и учительница. Безоружные и беззащитные остались один на один с голодной стаей… А пурга взвилась как сто чертей!
— Да не тяни! На кой пурга? Спасла она детву? Все ль живы или нет? Чего душу на нитки рвешь? — не выдержал Кузьма.
— А сделаешь ремонт вне очереди?
— Согласный! Справлю!
— Ловлю на слове! — рассмеялся Яков и продолжил: — Собрала она детей в кучку. Спинами друг к другу поставила. Знала уже, что волки либо со спины, либо сбоку нападают. И никогда — в лицо. И повела к поселку. Ее счастье, что научилась кричать рысьим голосом. Волки того боялись. Но, не чуя рысиного запаха, следом шли, шаг в шаг. Чуть ближе, Клавдия начинала так орать, что даже дети поверили, будто в учительнице настоящая рысь сидит. И вздрагивали от страха, где напасть сильнее. Вот так три километра шли. И вывела она детвору в поселок. Все целы и невредимы. Волки, почуяв запах человечьего жилья, в тундру убежали, отступили, обхитрила их девушка. А в Кихчике уже переполох. Родители искали детей. А они сами объявились. Все рассказали людям, как Клавдия Иосифовна защитила от волков и домой из пурги вывела.
— А на кой ляд она их увела, малахольная? Кто ей дозволил чужими детями рисковать? — прошел страх у Кузьмы, словно он вместе с Клавдией выводил корякских детей из пурги, спасая от волчьей стаи…
— Об этом даже в «Правде» написали статью. И назвали «Три километра мужества». С портретом Клавдии…
— Где б пропечатали, если б она хоть одного потеряла бы в той пурге? Дура и есть дура! — окончательно успокоился Кузьма. И спросил: — А как же она в стардоме оказалась?
— В личной жизни не повезло. Муж ее был инспектором рыбоохраны. Его браконьеры убили. Она после этого не вышла замуж. И детей не имела. На Севере получила пенсию. Сюда к знакомым приехала отдохнуть. И все… Здоровье дало осечку. Внезапно. Так-то вот и попросилась к нам. Взяли с великой душой. Зачем ей на Север возвращаться? В свои пятьдесят три она сумеет здесь прижиться…
— Пятьдесят три? А я-то думал, что она старше.
— Жизнь на Севере никого не красит. Она там прожила без малого тридцать лет. Мужики не все такое выдержат. Я тебе о ней совсем немного рассказал. Давай проводим светло ее — в завтра. Может, хоть у нее оно будет счастливым…
— А выходит за кого?
— За бывшего флотского. Отставник он. Ровесник Клавдии Иосифовны. И тоже долго на Севере жил. А у них, у северян, особое отношение друг к другу. И вера, и доверие, и любовь…
— Ну, дай им Бог! И пас не позабудь! — улыбался Кузьма, согласившись нарушить свой график.
Едва управился, выполнил просьбу. Яков вечером к себе позвал. На ужин.
— Сознайся, кому нынче подмочь вздумал? Иначе с хрена ль кормить меня стал? — спросил Кузьма.
Яков покраснел до макушки и сказал, смущаясь:
— Шурке! Сеструхе помоги! У тебя уже восемь выходных накопилось. Отгулы могу дать, если ты того захочешь… — Не знал, как держать себя с Кузьмой в этой щекотливой ситуации, и растерялся, как мальчишка.
— Шурке? Иль не сыскала себе подмогу?
Яков плечами пожал.
— Она звала меня?
— Спрашивала о тебе. Не стану врать. Приветов не передавала. Не приглашала. Но это женщины! Их понять сложно. Одно знаю — тебя она помнит. Но что у нее на сердце — поручиться не могу.
— Да что у ней на душе, кроме дивана и столов? Их довести до ума, и забудет, зачем меня звали! Не серчай. Тебе она — сеструха. Но баба! А они одинаковые…
— Дело твое. Я тебя к ней не гоню. Пойми меня верно. Даже неловко говорить. Напомнил. А ехать иль нет. сам решай…
Кузьма не торопился с ответом. Не спешил навещать Шурку. Свое обдумывал.
«Коль Яков о ней заговорил, все еще одна мается. Никто не сыскался. А годочки как вода катятся. Легко ли одной в ее время? Хозяин в доме нужен. Мужик! На какого что на себя довериться сможет. Ведь обожглась. Не всякому на шею повиснет. И ко мне присмотреться вздумала. Может, глянулся я ей? Да разве
