— Ну ее хахаль! Тем хуже! А знаешь за что? — обратилась Лидия к Кузьме. — Елизавета с детьми в комнате спала. А хахаль утром встал. И голиком на кухню. Там водка еще с вечера осталась. Он, бедолага, всю ночь о ней помнил, мучился. Не хватило терпения в портки вскочить. Голышом вывалился. Тут его Лиза и прихватила. Срамить стала. Он ее за хобот и за порог. Она кричать. Хахаль ей в ухо долбанул и закрыл перед ней двери. Дом-то частный, на окраине. Куда деваться? Полезла на чердак. Закопалась в сено. Ждет, когда Верка проснется. Слышит, встала. Детей накормила. О ней и не вспоминает. Обидно стало. Слезла, в окно стукнула. Верка открыла и говорит ей: «Зачем ты в чужую жопу нос суешь? Кто тебя просил делать замечания? Может, я с ним свою жизнь устроить хотела, а ты помешала!»
— А про затрещины ни слова! — вставила Татьяна.
— Не Верке же их надавали!
— А чей это дом был? — спросил Кузьма.
— Чей? Знамо дело, Лизаветы! Но Верке хахаль условие поставил — либо он, либо бабка… Выбрала хахаля. Лизавета сюда пришла. А хахаль через месяц сбежал. Она после него еще троих сменила. Все не угомонится. Теперь венчаться собралась…
— Этот, говорит, порядочный, степенный человек нашелся. Из новых русских. Ему, правда, скоро семьдесят. Он всего-то на два года младше меня. Уж и не знаю, как назову его, когда знакомить станет. Какой внучок? Почти ровесник. И что он с Веркой делать станет, старый бедокур? У этого жениха трое внуков старше Верки! Но зато богат! Говорит, конфетами всех засыпал! — рассмеялась Елизавета.
— Больше ему предложить нечего! — заметила Татьяна и добавила: — Зато голиком не выскочит. Ему раздеваться ни к чему. Может в пальто спать. В нем мужик давно издох. От него одни галоши остались…
— А ты знаешь, что теперь калошами зовут? — рассмеялась Лиза и добавила: — Я от Верки услышала такое. Она принесла из аптеки и говорит мне: «Смотри не выкинь по случайности калоши. Не то снова забеременею. А растить сама будешь!» Я эти пакетики ей под подушку, чтоб не забыла ненароком. Так что нынешний ее жених, как та калошина, что по утру в ведре валяется. Понятно? Но куда деваться? Она сама его нашла, ей с ним маяться! — отмахнулась Елизавета и только теперь приметила, что, выпив чай, Кузьма так и не прикоснулся к пирогу. Не полез он в горло мужику…
Через два дня пришел Кузьма в комнату к старикам ремонтировать мебель и оконные рамы, так договорились с Яковом. А деды и говорят:
— Видели мы твою работу у баб! Шибко ты им угодил. Но мы и без тебя управимся. Нам только инструмент нужен. И материалы! Руки не занимать.
— Мы хоть и квелые, а все ж мужики! — задрал седую тощую бороденку худосочный дедок. Он попытался встать, но не удержался на ногах. Плюхнулся на койку. Почесав поясницу, сказал виновато: — Опять подвела, окаянная! Ну да ништяк, обломаю тебя, холера!
— Да ладно, отец! Я сделаю! — предложил Кузьма.
— Ишо чего? Я покудова вживе! — возмутился дед.
— Ну тогда дозволь помочь! — схитрил Кузьма.
— Подмочь? Ну ладно! Уломал. Только промеж ног не мешайся! — обрубил заранее. Встал, ухватившись за край стола, предупредив, что позовет стариков в подсобники.
Похрустывая, пощелкивая, покряхтывая, вышел в коридор и крикнул дребезжащим голосом:
— Илюшка! Сенька! Давай домой! Неча по хатам шляться! Дело имеется!
На его зов вскоре появились двое дедов. У Ильи брюки едва держались на поясе. Сам прозрачный, глаза слезятся, руки трясутся. Никак не может попасть пуговкой в петельку, чтоб застегнуть воротник рубашки.
Сенька пришел, держась за стенку.
— Какое дело? — уставились на зовущего.
— Ремонт у нас делать вознамерились. Вона новичка подослали. А я — супротив. Нехай материалы отпишут. Сами все справим! Так аль нет? Вот бабкам надо подсобить!
— Верно удумал! — подошел враскорячку к стулу Сенечка, плюхнулся на него. И Кузьма не понял, то ли спина старика, то ли стул заскрипел истошно.
— Может, все ж подмогну? — предложил Кузьма, оглядев дедов.
— Не надоть! Струмент дай и материалы, — потребовали старики.
Кузьма оставил запасные молоток, пилу, рубанок, клей и гвозди. Пошел в соседнюю комнату, решив навестить стариков к обеду, глянуть, что у них получится.
«Не испортили бы окончательно», — переживал в глубине души.
В комнате стариков, куда пришел Кузьма на этот раз, работы было немного. Железные койки не нуждались в ремонте. Тумбовый стол был прочен. Лишь стулья закрепил. Взял на клей, сбил. К обеду освободился, решил навестить Илью и Сеню.
— Проверить вздумал? Ну входи! Погляди! — пригласили пройти.
Кузьма не поверил своим глазам. Стариков словно подменили.
У Ильи за ухом карандаш торчит. Руки уверенно держат рубанок. Каждое движение рассчитано. Сенечка уже не ходит враскорячку, держась за стены. Подает Илье клей, фанеровку, следит, чтобы все было ровно и надежно подогнано.
Павел, тот самый, который встретил Кузьму, уже закрывал окно. С ним старики справились.
— Ну что, проверщик? Ты не гляди на седины, мы еще мужчины! Вот наведем порядок у себя, баб в гости позовем, на новоселье! Краковяку, польку с бабочкой спляшем! — хихикнул Сенечка, гулко откашлявшись.
— Коли ветра не будет, можно и самим в гости к бабам наведаться! — съязвил Кузьма. Старики поняли.
— Ты это кого ветром пугаешь? Нас? Сам говно! Мы такие шторма видели, тебе не пережить! Что вы, нынешние, понимаете в жизни? Да после нас путевых мужиков в
свете не осталось! Скажи, Илюшка? — задрал бороденку Петр.
— Куда им, теперешним! Только на балласт сойдут! Да и то на баржу. На судно никто не годится! Слабаки — не мужики! — поддержал Илья.
— А вы что ж, заживо из нонешних списались? Иль не ваши дети нынче живут на земле? — усмехнулся Кузьма.
— Нас с моря списали. По старости. А дети неведомо в кого удались. В море, на судно, дубиной не загнать.
— Штормов нынче и на берегу хватает, — встрял Сеня.
— А ты молчи! Не выгораживай. Твой сын нынче капитанит! И что проку с того? В море два месяца! Остальные — на берегу жопу сушит! Где такое видано? Раньше наоборот было! А тебя зачем списали? Помехой стал?
— Горючки нет! Вот и стоят на приколе! — оправдывался Сеня.
— Будет тебе! Горючка горькая! То-то из-за нее мы тут ржавеем! Ты своего отца небось не сдал в стардом.
До последнего вздоха доглядел. На руках твоих он помер.
— У меня возможность была! У сына ее отняли! — отвернулся старик, добавив: — Жрать стало нечего. Чтоб с голоду не помер, определил сюда. А и ты тоже не с жиру со мной рядом маешься. У меня один сын. У тебя — трое! — глянул на Петра.
— То и говорю, поизвелись мужики… А что мои? Сплошь береговые. Сам от них сбег навовсе. Все в спекуляции. Деляги! В тряпках души обронили. В Германию мотались за барахлом. Я с ей воевал. Караваны проводил из Англии. В конвое. А они?.. Имя мое обосрали! Вот и не стерпел…
— Теперь бы выжить, а вы про гордыню! — изумился Кузьма, помогая Илье приклеить шпон на спинку койки.
— Чего? Гордыня? А как я могилы своих навещу, тех, с кем в рейсы ходил? Как встану перед ними? В немецких портках, финских носках, японских кроссовках, итальянских джинсах? Да они меня на погосте в клочья изорвут! Ты ж погляди, что жрут они, наши дети! Ничего своего нет! Ножки Буша видел? Эти самые ножки старше самого Буша! И все так! Куда свое подевалось? Заместо спекуляции делом бы занялись. Так нет! Чтоб свое иметь, руки приложить надо. А руки к деньгам привыкли! Только считать умеют. Вот и
