— Да! Тот пассажир свидетелем стал. Он и позвонил в ГАИ.
— Максимка пришел в себя?
— Только сегодня утром глаза открыл. Ничего не помнит, меня с трудом узнал. Егор с врачами говорил. Те сказали, что нужны лекарства, чтобы провести курс лечения — десять дней. Но это очень дорого. А у нас не хватит. Егор тоже дает. Но все равно недостаточно.
— Сколько нужно? — перебил Кузьма. Он понял дочь без лишних слов и просьб. Когда она назвала сумму, Кузьма в стенку влип. Таких денег он не имел.
— Половину мы кое-как наскребли. Это вместе с Егором. Там Андрей с Нинкой поговорит, может, что-нибудь дадут.
— А тот паскуда — с грузовика? — опомнился Кузьма.
— Он в милиции. В камере. Я его не видела. Только со следователем говорила. Он к нам приходил сам. Но о деньгах — ни слова. Все выясняет причины аварии. Мне — не до того! Максиму уже лекарства стали давать. Те самые. Но на весь курс надо! Придумай что-нибудь, — плакала дочь.
Кузьма отдал ей все до копейки, что собирал полгода. И, отправив дочь в больницу к Максиму, разыскал Якова, рассказал, что случилось. Тот, подумав, сказал Кузьме, что с милицией попытается связаться сам.
Уже через два дня водитель грузовика полностью оплатил лечение Максима и ремонт его машины.
Кузьма понял, через кого воздействовал Яков на следователя милиции. Не стал его спрашивать. И в ближайший выходной навестил Максима.
Тот уже разговаривал. Всех узнавал. И, увидев Кузьму, привстал на локте:
— О! Сама плесень! Возник, мухомор! Живой! Слушай! А я думал, тебя твои кикиморы уже успели закопать живьем на погосте под какой-нибудь статуезой, как не справившегося со своими обязанностями — мужа на общественных началах, одного на всех! Кстати, дед! Ты могилу тещи навещаешь? Знаешь, что там утворили новые русские? О! Надо тебе побывать, глянуть! Теперь погост превратили в античный музей! Не знаешь такое? Тундра! Ты ж ему начало положил со своей скорбящей Венерой! Во! С того и поехало! Твои соседи зашлись! Решили от тебя не отставать. И стали по всему городу скупать эти статуезы. Словно рехнулись! Я в них сам ни хрена не волоку. Но Ольга все знает. Она и растрехала. Ты слыхал про ростовщика Тятьку? Он три года как копыта откинул. Во! Теперь его могилу сама Фемида стремачит! — расхохотался зять.
— А кто такая?
— Богиня правосудия! Символ справедливости! У нее глаза завязаны и весы в руках. Кто знает, со смеху уссывается. А кто не допер, ботает, что эта статуя глаза сама себе завязала, чтоб того козла и мертвым не видеть. До сих пор взвешивает — на сколько этот хорек честной люд обобрал?
— Зачем же ему такую статую, кто покойного осмеял? — не понял Кузьма.
— Во плесень! Никто не лажал! У него плита стояла! Мраморная! Родные сами заменили. От тебя не хотели отстать. Другой статуи не нашлось. Купили эту! Из старой прокуратуры. Она там на входе вместо «шестерки» стояла. А прокураторов в другое здание перевели. Они про Фемиду забыли. Да и кому теперь нужна? Ну а госпиталю, какой в прежней прокуратуре разместился, она и вовсе ни к чему. Ей от скуки мужики все недостающее подрисовали. Ну не знали, что с ней делать. Тут тятькина родня ее приглядела и купила. По дешевке. Мол, пусть эта статуя взвешивает, чего больше сделал в жизни их козел — зла или добра? А что у нее глаза завязаны, такое даже к лучшему. Если б видела Тятьку, хоть каменная, сама бы в могилу сиганула! — хохотал зять.
— Вижу, поправляешься! — радовался Кузьма, глядя на Максима.
— Нельзя мне тут сыреть! Я ж мужик! Можно сказать — дар земли этой! Вишь, даже «КАМАЗ» не раздавил! Хотя спинка моего сиденья — вдребезги. А я как бриллиант! Меня хрен раздавишь! Живуч, как колымский волк! Ни морозы, ни голод не приморили! И тут! Как говно из лужи — сухим вылез. Немножко обсох и снова пахну! Верно, плесень? Ну чего ты стоишь, будто усрался? — смеялся Максим. — Во! Я чуть со смеху не сдох, когда меня наши соседи на погост заволокли, чтобы похвастаться, как они обжились. Ты, плесень, на ходулях не устоял бы! Только представь Афродиту — богиню красоты в изголовье старой барухи, какую вся городская шелупень пешком прошла, изучила, как зэки колымскую трассу. Ей эту статую артисты продали. Потому что им жрать стало нечего.
— Да как же покойница могла сама себе ее купить? Ты что? Съехал с мозгов?
— Не сама она! Сын! Какого нагуляла еще в детстве! Она ему хорошие бабки оставила. Помогла в люди выйти. Теперь он бизнесмен! Покупает и продает монеты. Старинные. Гребет за них новые. И говорят, кучеряво башляет, гад! Но артисты его накололи. Продали Афродиту за громадные бабки, сказали, что она из мрамора. Да хрен там! Гипсовой оказалась! Сунулся к актерам. А их нет. Как фартовые, в гастроль смылись. На все лето и осень. А время пройдет — кто его зимой слушать станет? Так-то вот оно…
— А зачем бандерше, да еще старухе, эта… ну, богиня красоты? — удивлялся Кузьма.
— Затем, зачем нашей Яге — скорбящая Венера! Если б та при жизни узнала, куда и к кому определят ее копию, она теще на свет вылезти не позволила б! Все ходы и лазейки замуровала б! И тебя, облезлого козла, за самые что ни на есть подняла бы своей мраморной клешней над головой и держала б, пока ты не усрался б! А все за свою пакость, какую с Венерой отмочил!
— Ну ладно! Ты, я вижу, здоров уже. Давай окончательно вставай на свои эти, как ты говоришь, ходули! И домой! У меня работы много. Я пошел! — не выдержал Кузьма, выскочив из палаты, из которой вслед ему несся смех не только зятя, но и других больных.
«Гад, не человек! Охальный змей!» — ругал зятя Кузьма, возвращаясь в стардом. И решил никогда не навещать Максима и не приезжать к нему в гости. Но через две недели к Кузьме приехала Ольга вместе с дочуркой — Ксюшкой. Они решили поблагодарить Кузьму за все, что он сделал для семьи. Ведь теперь у Максима стояла под окном почти новая машина. От прежней остались баранка, магнитола, кое-что от двигателя и одно колесо.
Максим уже мотался по городу. Ольга с Ксюшкой, не застав Кузьму в комнате, нашли его на этаже.
Он работал в окружении стариков, решивших помочь ему. И не сразу услышал приближение родных.
— Здравствуй, пап! — сказала Ольга.
— Привет, старый мудак! — улыбнулась Ксюшка и радостно подскочила к деду.
У стариков от удивления сигареты из зубов попадали. Ольга, покраснев до макушки, прикрикнула на дочь, но та даже не оглянулась на мать. И, обхватив растерявшегося Кузьму за шею, спросила:
— А это правда, что ты водиле, какой папку чуть не задавил, яйцы вырвал?
— Нет, Ксюш! Кто тебе наплел?
— Папка сказал! Что ты сам без яиц всю жизнь ходил, их бабуля вырвала тебе, а потом тому водиле оторвал!
— Нельзя тебе так говорить! Ты же девочка. Папка пошутил. Тебе нельзя повторять! — глянул на Ольгу строго.
— Дед! Ты чего мамку глазами ругаешь? Мы к тебе в гости пришли! А ты выдрыгиваешься, как вошь на гребешке!
— Иди во двор! Погуляй там! Но на улицу не выходи без меня! И к взрослым не лезь с разговорами! — крикнула Ольга вслед девчонке, уже съехавшей вниз по перилам. Она так обрадовалась возможности погулять самостоятельно, что не восприняла, не услышала слов матери.
— Свобода! — визжала она от радости.
И Ольга, не услышав вдобавок ничего крамольного, с облегчением вздохнула, заговорила с отцом. Рассказала обо всех новостях. По секрету поделилась, что Зинка снова беременна, а Андрей с Нинкой хотят строить за городом дачу, им уже и участок отвели, проговорилась, что Егор не оставил мечту о частной клинике, но не самому ее строить и обустраивать, а вместе с другими опытными врачами, такими, как зубной, отоларинголог, терапевт, сексопатолог. У них всегда водилась копейка в кармане.
— Ну да не только Егор. Все теперь крутятся, как могут. Вот и мы не сидим сложа руки. Максим в две смены работает уже. Я десяток ребят готовлю в институты. В школу нет смысла возвращаться. Нагрузка большая, а зарплата маленькая. Да и ту не дают по полгода.
