— Не знаю! — покраснела баба и опустила голову.
— Если есть вина, тогда и удивляться нечему. Но ведь и тут почему ты ей поверила? Той, какая мстит и ненавидит? Почему подумала плохо о Кузьме? Ищи в себе причину! Ведь даже помирившись, жить с ним не сможешь.
— Это почему? — удивилась Шурка.
— Все просто! Вас тут же разобьют такие, как Нюрка, Максим, да мало ли их на белом свете? Ты веришь всем, но не Кузьме! Вот и суди, получится ли у вас семья? Конечно, нет! Зачем впустую терять время? Все равно через неделю разбежитесь…
— Значит, отрекся он от меня? Не прощает? — налились слезами глаза бабы.
— Дело не в нем! В тебе!
— А он что сказал? — затаила дыхание.
— Кузьма тоже в тебе не уверен. Срань твою помнит, не забыл. Потому решиться ему очень трудно. У него не те убеждения и возраст, чтобы менять баб, как нательное белье. И рисковать не может. Жизнь и имя — одни на всю жизнь.
Шурка сидела, опустив голову.
— Ведь если вам вместе с Кузьмой жить, так иль иначе тебе придется видеться с Максимом.
— А я уши заткну!
— Глупая! Улыбаться надо и хохотать. Ну раз побрешет, другой — и надоест тебя разыгрывать. Ведь он за дуру тебя считает, иначе не посмел бы так шутить.
— Но почему?
— Понял тебя, раскусил. Если б я был на твоем месте, сам бы Максима разыграл. Довел бы до визга. Отучил бы мигом скалиться, на пушечный выстрел обходил бы. И внукам своим дал бы зарок не задевать меня!
— Научи! — попросила Шурка.
Яков до полуночи учил ее, приводил примеры, убеждал, объяснял. Санька то смеялась до колик в животе, то ойкала от страха, слушая брата.
— Клин клином вышибай! Это действует без промаха. Сказали тебе, что Кузьму с другой женщиной видели, сразу смейся и отвечай, мол, горжусь, что его и другие любят. Значит, у меня самый лучший мужик на свете! Посмотришь, после этого у всех пропадет желание сплетничать, вбивать клинья между вами! Или Нюрка придет. Не исключено! Скажет, что Кузьма к ней заходил. Приставал! Как на это ответишь ей?
— Скажу, коль сука не подставится, кобель не растравится! Пусть магарыч ему гонит за удовольствие, что выручил по-соседски…
— А не сорвешься? Не бросишься на Кузьму с ухватом?
— Нет, Яшка! Ты мне столько рассказал. И не слышала раньше, что люди такие подлые стали.
— Знаешь, даже у нас в стардоме среди стариков, какие не то век, последние дни доживают, случается всякое. Казалось бы, этим что нужно? Жизнь прошла, все позади. Еле душу носят. Но и они не без греха… — вздохнул Яков. — Была у нас одна… Таисия. Красивой в молодости была. Таким со старостью мириться трудно. Им все не верится, что годы молодость унесли, как украли в одночасье. Бывало, глянет на себя в зеркало и саму себя не узнает. Плачет. Что куда подевалось? Не верила, что жизнь ушла, а старость наступила до обидного быстро. Чтоб не поддаваться ей, следила за собой. Ну, всякие маски, кремы, массажи, краски применяла. И одевалась очень хорошо. Выделялась из всех бабок. И что б ты думала? Мои каргуленьки стали ей завидовать. Не простили Таисии превосходства. Она и впрямь выглядела много лучше других. Вздумали ей нагадить. И поползли о Таисии сплетни, слухи, одни грязней других. То она со стариками нашими путается, то ночами к мужикам убегает. Насочиняли, вроде у нее муж имеется. Какой-то деляга из коммерции. И она вместе с ним влипла в историю. Теперь вот спряталась в стардоме от расправы. Ей под койку подбрасывали бутылки из-под вина и коньяка. Короче, травить стали человека. Она поначалу внимания не обращала, отшучивалась. Потом злиться стала. А дальше — выдержка сдала. Ругаться начала с бабками. Те ж целым ульем на одну. Понаблюдал я, проследил. Все понял. Пришлось вмешаться. И трех самых гнусных сплетниц выпроводил из стардома. Вернул к родне, чтоб на своей шкуре познали и вспомнили цену унижений и насмешек, сплетен и пересудов. Остальные враз утихли. Но… Я слишком поздно спохватился. Таисию успели довести до инфаркта. Она умерла в больнице на моих глазах. Она уже знала, что виновницы наказаны. И все ж просила перед смертью: «Яша! Не позволяйте больше никого изводить у себя. Жизнь — красивый подарок. Не давайте ее украсть, отнять, не дозволяйте укорачивать никому. Ибо жизнь — всего лишь зеркало, заглянув в него девчонкой, вскоре увидишь себя старухой. И все не верится… А была ли она на самом деле?» Я так и не понял, не успела досказать, что было — молодость иль жизнь? Она любила их… А я просмотрел. Так вот ты не позволяй отнять то, что Богом тебе подарено, — жизнь и любовь! Не приведись не уберечь! Эти дары нынче из рук рвут. Как у Таисии. Мне и теперь горько вспоминать ее. А ведь у тебя под боком Анна живет. Эта не упустит возможности на твой порог соли насыпать. Помни о том. Кузьма не тот человек, какого можно выгнать еще раз. Больше вас никто не примирит. И я помогать не стану. Потому что на его месте, между нами говоря, я и этого раза не простил бы тебе никогда! Потому что мужик всегда найдет себе женщину. А вам, бабам, ждать приходится. Иногда всю жизнь, до смерти, да уходят одинокими. Трудно по себе найти. Но удержать и сберечь еще сложнее…
— Яшенька! Отпусти его из стардома. Пусть он в избе хозяином будет! Хватит с него того, что иметь станем, — попросила Шурка.
— Не канючь! Где еще тот Кузьма? А ты уже условия ставишь? Не поспешила ль с ними? Это как он! Ему решать! Не навязывай. Не раздражай человека. Для меня его слово — закон! Твое, хоть и сестра, — только пожелание!
Они легли спать уже под утро, когда за окном разразилась гроза.
Первый ливень ударил по стеклу тугими струями, словно хотел смыть горечь с памяти, слезы с лиц…
Первым автобусом уехал из дома Кузьма. Не простился с детьми. Зачем? Его здесь никто не вспомнит и не хватится Его никто не ждет сюда. Он это понял, проговорив с детьми до полуночи.
Нечего ждать. Не на кого положиться. Зазря надеялся на тепло. На меня его не оставили, не приняли в расчет, — нырнул в автобус человек. И, оглянувшись на окна дома, подумал: — Спят… Впрочем, их души ничто не разбудит. Дети… Когда-то старики считали детву корнями рода, наследниками. А эти, мои, как гниды в портках. Только грызть умеют. За душу! Сухие корни у семьи моей. Коль по совести, сам знаю: сдыхать стану — не подойдут, коли до того успею подписать завещанье. Выходит, впустую жил. И с Настей и с ними, — смотрел на удаляющийся дом… — Теперь лишь под вечер спохватятся, куда это я пропал, не сказавшись? Хотя кто схватится? Кому нужен? — вспомнилась перекошенное лицо Егора, растерявшийся Андрей, обозлившийся Максим. И ни в ком ни капли тепла. — Опосля что-то на них нашло. Но то уже не от сердца», — понимал Кузьма.
Он и не знал, что Женька, проснувшийся раньше всех, тут же хватился его — деда. И, увидев пустую постель, бросился к окну. Но на автобусной остановке ни одного человека. Уехал… Некого остановить и вернуть. Лишь серый дождь барабанит в окно миллионами слез за всех ушедших оставшихся сиротами в своих домах…
Кузьма почти приехал в стардом. И вдруг словно кто-то вытолкнул его из автобуса, заставив изменить маршрут.
«Чево ждать? Я что, мальчишка? Сам разберусь, — нетерпеливо смотрел в окно. Вот и остановка. — Нагряну, как гром в зиму. Небось еще спит? Да и чего ей спозаранок вскакивать? Заявлюсь вот нежданно. Увижу, как ждала», — вышел на остановке и, перескакивая лужи, бегом помчался к дому от проливного дождя.
Шурка подметала в сарае, когда услышала стук хлопнувшей калитки и торопливые шаги к крыльцу. Она никого не ждала в столь ранний час и, увидев Кузьму, от удивления и растерянности выронила веник из рук.
— Кузьма! — не поверила глазам, выскочила навстречу босиком. — Кузьма! Как долго я ждала тебя! Целую вечность! — боялась, что он оттолкнет, сказав, что приехал за Яшкой…
Шурка забыла о дожде.
Нет, он не отступил. Кузьма обнял ее, как когда-то, убрал с лица мокрую прядь волос. Заглянул в глаза тепло, знакомо:
