собачьей упряжкой и человеком этих железок все больше появилось в тундре. Если такое происходило на глазах у стаи, попавшего в капкан разрывали свои собратья, оставляя человеку клочья шерсти.
Белолобый осторожно обошел полукровку, обнюхал капкан. Понял, что с ним не справиться. Потом осмотрел трос, попробовал его перегрызть. Неудача. На тросе ни одной царапины не осталось, зато клыки заныли от боли. Вожак подошел к волчице. Устало лег рядом. Та поняла: надежды нет. Грустно оглядев тундру, подняла морду кверху, завыла истошно, призывая смерть. Так воют волки, чуя кончину.
На вой полукровки слетелись вороны. Для них голос приближающейся смерти — желанный зов. Правда, умерший волк не ахти какое лакомство, но все ж еда, сытость. Вороны запрыгали на снегу от нетерпения. Пока поодаль. Не может белолобый долго охранять свою подругу. Придет время — отлучится. Чтоб поесть. Тогда и их черед обеда или ужина настанет. Только нужно не прозевать свою добычу. Падалыщики, кося черные глаза, так похожие на тундровую ягоду шикшу, не улетают. Ждут. Белолобый знает, чего ждет воронье. Но время идет. Вот и ночь наступает. Вороны сели на дерево, к которому привязан капкан. Незаметно белолобый уходит недалеко и вскоре приносит полукровке зайчонка. Сам мышей поел и лег рядом с подругой. И едва проклюнулся рассвет, уже ни на шаг не отошел от волчицы. Все думал, как ей помочь, как отделаться от капкана. Несколько раз он пытался перегрызть его. Не получилось. А к полудню всполошились вороны. Загалдели, закричали зло. Пролетавшая сорока что-то крикнула им, и они, сорвавшись с деревца, покинули место ночлега, даже не оглянувшись на волков, прижавшихся друг к другу. По их крику белолобый понял, что опасность близка. Взъерошив загривок и глухо рыча, он лежал около подруги, пока не услышал человеческий голос и собачьи тявканья. Лизнув полукровку в живот, белолобый спешно потрусил к распадку, где было безопасно, откуда можно увидеть все, а самому остаться незамеченным.
Собаки тут же заметили волчицу в капкане и с лаем и рычанием подскочили к ней. Человек едва удержал их. Не дав приблизиться вплотную, остановил собак, слез с нарт, подошел к полукровке. Нагнулся. Та приподняла морду. Глянула на человека и закрутила хвостом. Человек даже отпрянул от удивления. Потом протянул руку к волчице, попытался погладить там, где еще на животе не просохла слюна вожака. Полукровка щелкнула клыками у его кисти, отдернув руку, тот сел на кочку рядом с волчицей. Закурил. О чем-то стал размышлять. Потом встал. Подошел к упряжке. Заговорил с вожаком ездовиков.
— Что кричишь, однако? Не волчица она. Собака! Понял? Да еще пузатая. Может, и от волка. Но все равно убивать нельзя. Она нам ездовиков хороших подарит. Вот-вот принесет. Незачем нам от молодых псов отказываться! Мы же не дурнее того глупца, какой выкинул или прозевал эту собаку. Верно, щенком убежала в тундру. Ее и не нашли. Одичала. Да только мы ее быстро приручим снова. А убей такую — за шкуру ничего доброго не возьмешь. Она сама и щенки куда как дороже стоют.
Вожак понял слова человека, потому что всю свою жизнь жил рядом с ним. Рявкнул на упряжку. Собаки утихли.
Белолобый ничего не понял. Но перестал бояться за подругу. Помнил, что, если человеку надо убить зверя, он делает это сразу. Не медлит, не говорит с вожаком своры. Да и не едят люди волков. Они не стая.
Человек подошел к нартам, достал ремни. Вернулся к волчице. Наклонился. Быстро связал ее. Не обращая внимания на рычание, освободил ее лапы из капкана. Подняв с земли, он уложил полукровку в нарты рядом с мешком, набитым мясом — приманкой для волков. Почуяв еду, полукровка заворочалась. Человек усмехнулся, сказал ей:
— Это не для тебя, подожди, однако, до дома.
Он сел на нарты, но ездовик заупрямился. Все оглядывался на связанную полукровку, ворчал.
— Чего стоишь? Этой новой собачке нельзя в упряжку. Брюхатая она! Иль не понимаешь ты этого, глупый кобель? К нартам приучать надо. Она их никогда не возила. Так что давай, веди, пока остолом[2] я тебя не проучил! — рассердился человек. И вожак вскинулся: упряжка, сорвавшись с места, легко и быстро понеслась, увозя с собой подругу вожака и еще не родившееся, неувиденное потомство.
Белолобый бежал поодаль. Прячась за сугробы и кусты, перескакивая от кочки к кочке, он боялся потерять след нарт. Пугающе незнакомые запахи, ударившие в нос, остановили его, заставили вспомнить об осторожности. Припав к тундре всей требухой, он выследил, где упряжка остановилась. Человек вошел в свое логово, но скоро вернулся. Взяв полукровку на руки, он отнес ее в сарай и запер его.
Ночью белолобый попробовал прокрасться к сараю. Но собаки подняли такой лай, что пришлось быстро уходить. На следующую ночь при сильном ветре он сумел подойти незамеченным. Обнюхав строение со всех сторон, белолобый скребанул лапой по бревну, давая о себе знать. Полукровка не откликнулась. Видно, не поняла. Или не услышала. Тогда, сдерживая злое дыхание, злясь на человека, на подругу, на себя, начал он рыть землю у стены. Рвал ее когтями. Торопился. Забыв об осторожности, рванулся он к своей подруге, у которой, возможно, уже появились волчата.
Яма должна быть такой, чтобы она сумела вылезти наружу. И белолобый старался, забыв все на свете, пока не очутился под сворой накинувшихся на него собак. От двоих, особо назойливых, он отбился. Но их было слишком много. Одному было не справиться. Тут нужна была бы целая стая. Но стаи нет. Он был один, и ему пришлось бежать от собачьей своры так, что свистел в ушах ветер. Зло, насмешливо.
Вот и не стало слышно собачьего лая. Не чувствуется запахов села. Едва уцелел. Чудом вырвался из собачьих озверелых пастей, так и не увидев свою подругу, не отняв ее у человека. Может, и убил он волчицу… А вдруг она сама не захотела вернуться к нему? Вспомнился трос, каким был привязан к дереву капкан. С такого не сорваться. Значит, просто не смогла сбежать подруга. А может, волчата уже появились? С ними разве уйдешь? Малы. Да и куда? Ни еды, ни логова… Одни беды. Вот и не решилась волчица? Как ни плохо ей у человека, зато потомство никакая стая не порвет, ни один зверь не обидит. Разве только собаки. Но они даже от него волчицу охраняют. Не пустили к ней. Берегут, никому не дадут в обиду. Вот только не выйти ей больше в тундровые снега. Не свидеться с белолобым. Отнял их друг у друга человек. А каково перенести эту разлуку волчьему сердцу!
Полукровку свою белолобый видел даже во сне. Вот они снова бегут по тундре. Подруга загоняет зайца. Он такой белый, как снег, его трудно вытащить из сугроба. Но полукровка хитра. Заяц вон уже в зубах у нее трепыхается! Вот она кладет его перед ним, но тут раздается лай собак, и он, проснувшись, вскакивает, готовый бежать от своры куда глаза глядят. Вокруг серая, оттаивающая тундра, дождь, тоска. Нет своры, нет подруги, нет зайца. Белолобый не знает, что ему делать. Куда идти? К таким, как сам? Но в эту пору никто к себе его не подпустит. Весенняя тундра голодна. Всяк норовит себя прокормить. Весною — серые особо злы. Волк с волком не могут мирно пройти мимо друг друга. Чуть потеплеет — станут терпимей. Белолобый остановился на краю болота. Смотрит, как утки гнездо вьют. Парами. Селезни — настоящие трудяги, все в гнездо тащат. Торопятся. Когда гнездо совьют, тогда утки и о селезнях вспомнят. Иначе зачем гнездо вили? Устроят свои дома, линять начнут. Тогда им не до воды. В тундре кормиться станут. Здесь их не только волк — волчонок без труда словит. За день стольких можно съесть, что потом ночью, в самое время волчьей охоты, можно спокойно спать в логове. У кого оно есть. Белолобый с досадой крутнул башкой. Отвернулся от уток. И тут же приметил куропаток. Эти уже успели свое белое зимнее перо сменить на серое, весеннее. И на радостях, что незаметными сделались в тундре, тоже в пары сбиваются. Вон куропатка, сама невзрачная, а из трех самцов выбор имеет. Не каждой волчице так повезет. Хоть она и зверь. Не чета птахе, какую не всяк волк, проглотив, в животе почувствует. А ведь вот живут и радуются. И на них человек капкан не ставит. И еды им нужно мало. По теплу — шикша, по холоду — рябина или стланиковые орехи. Им за сытостью бегать не надо. Она у них под лапами растет. Только успевай склевывать и глотать. Потому и птенцы у них всегда сытые, жирные, беззаботные. Корму полно, в гнезде тепло. Не то, что волкам достается. Белолобый видит, как из-за куста на куропаток лиса метнулась. Схватила самого большого петуха и к себе в нору потащила. Лисятам. Рыжие всегда умеют прокормиться. Едва лисята сами промышлять научатся, лисы мужиков своих из нор гонят. Жить одной сытнее. Вот так и волчицы. Редко какая пара к концу лета не распадется. Изгоняют волков из логов недавние подруги. Перестал быть единственным кормильцем — уходи. Самой — проще. Да и от подросших детей останется часть их добычи. Волк в логове нужен лишь на первых порах. Пока волчата слабы. А потом…
Но белолобый совсем никому не нужен. Собаки прогнали. Ни логова, ни волчицы, ни волчат нет. Отвернувшись от куропаток, он поднял морду к плачущему, словно тоже осиротевшему, небу и завыл жалобно, надрывно, точно кляня свое горькое, вынужденное одиночество.
