подсказывал. Заметив, что Цыпа бездельничает, расставив ноги, заголив грудь, а мужик роняет слюни, приводит в порядок кухню, Тонька приходила в ярость.
— Чего развесила тут свои буфера? Ишь, расшеперилась, выставилась напоказ! Живо сдергивай задницу со стула! Не надейся на Егора! Он не нянька за тобой! — выпроваживала брата из кухни.
Принималась гонять Цыпу до тех пор, пока кухня не начинала сверкать чистотой и порядком.
Егор, покидая кухню, вздыхал, оглядывался на Цыпу. Но перечить сестре не решался.
Ленка бросала вслед ему тоскующие взгляды. Нет, она не любила его. Просто жалела о том, что не успел мужик полностью убрать кухню, и теперь ей самой предстоит мыть гору грязной посуды, стол и мойку, шкафы и пол, протирать от пыли стулья и подоконники, вытереть насухо стекла окон и двери.
— Как ты жила, что до сих пор ни хрена по дому не умеешь делать? — удивлялась Антонина.
— А кто бы меня учил, если я не жила в семье? Сколько помню себя, поначалу — детский сад. Там были няньки. Потом — интернат. За собою посуду не мыла. За другими и подавно! — отозвалась Ленка.
— Куда же родители делись?
— Да никуда! Они жили, работали! Интеллигенты! А потому в нашем кругу считалось неприличным самим растить детей. Это беспокойно и хлопотно. Отнимает много времени и здоровья. А мама
врачом работала. Ей просто необходимо было держаться в форме. Отец — режиссер театра. Он не выносил шума детских голосов, вида горшков и пеленок. Не любил возню с детьми. Поэтому я редко с ними виделась. Мною занимались няньки, потом домработница — кормила и обстирывала, убирала и в моей комнате, она была далеко от родительских покоев. У нас не принято готовить, стирать самим! Такое унижало женщин нашего общества. Мама тоже так росла. Никогда не брала в руки кастрюльку или утюг. Это считалось позором. Зато уже с детского сада я училась говорить по-фран- цузски.
— Что за детсад? Мой отец — физик! Но я в детсаде не училась языкам! — вспомнила Тоня.
— Моя мама работала в Кремлевке! Потому я ходила в круглосуточный детсад. Он был недоступен обычным детям. Туда брали избранных… Я к семи годам уже неплохо говорила на французском, играла на пианино, знала работы известных художников, скульпторов, архитекторов. Дружила с детьми из таких семей, что у тебя дух перехватило б от простого знакомства с ними!
— С чего ради? Я была счастлива со своими друзьями! — рассмеялась Антонина.
— Ну, не скажи! Мое окружение…
— Иди в жопу! — не выдержала хозяйка и съязвила: — Не дальше панели улетела пташка! И многие из твоих друзей с тобой теперь кентуются?
— Они живут своей жизнью!
— А ты как подзалетела?
— С интерната все началось. Я тогда закончила семь классов. И меня впервые привели к отцу в полном блеске. Я уже в совершенстве знала французский и английский языки. Знала все хорошие манеры, умела прекрасно держаться в обществе, прекрасно танцевала, пела. Отец, увидев меня уже подросшую, удивился искренне и сказал: 'Оказывается, у меня уже взрослая дочь! И даже очень недурна собою! Ее уже можно показать в свете, театралам! Пора представить, гордиться ею! Девица хороша собой!'
И вечером меня привезли в театр, где шел спектакль, поставленный отцом. Я ни разу не была там раньше. Мы жили в своем микромире. А тут я словно вырвалась из клетки на волю. И не смотрела постановку. Я во все глаза таращилась на зрителей, актеров. В своем, охраняемом микрорайоне мы знали друг друга наперечет. Тут же, попав в большой мир, мне вскружили голову восторженные взгляды. Я впервые поверила, что меня могут любить. Ведь у себя ко мне привыкли, я примелькалась. Да и не внешность ценилась там. Положение семьи, ее достаток, перспектива. Это усваивалось с детства. А тут… У меня закружилась голова! Я впервые почувствовала себя принцессой! Все молодые люди смотрели не на сцену, а на
меня! Цветы, предназначенные актерам, сыпались в мою ложу. Сколько воздушных поцелуев, улыбок посылалось мне — не счесть! Это был самый счастливый день в моей жизни. Мы никогда не забыть его! — вздохнула Цыпа. — Когда спектакль закончился, там, внизу меня ждала толпа поклонников.
— А почему никто не пришел в ложу? — засомневалась Антонина.
— Ложу охраняли, как и положено, двое офицеров из кремлевской охраны. Они никого не пропустили, так велел им отец. Меня провели за кулисы. Там я увидела его! Едва наши взгляды встретились, нас потянуло друг к другу!
— В четырнадцать лет?! — ахнула Тонька.
— Любовь не спрашивает возраста! Он был на пять лет старше…
— Ну и дела! — удивилась Антонина.
— Никаких дел! Меня вскоре увезли домой, едва представив актерской труппе. Я лишь узнала его имя. Услышала и запомнила. Василий!.. Уходя, я посмотрела ему в глаза. Мне так хотелось, чтобы он все понял без слов. И увезла его имя в сердце, надеясь на встречу, как на чудо. Не решаясь ни о чем спрашивать отца, пыталась узнать о Василии исподволь. Отец оборвал меня грубо, сказав, что считает пошлыми разговоры в нашем доме о простолюдинах. И наотрез отказал мне в посещении театра!
— А мать? Может, стоило с нею поделиться?
— Мы никогда не говорили по душам и были слишком далеки друг от друга. Она виделась со мной реже, чем отец, и забывала, как меня зовут. Вряд ли она поняла бы меня. Ведь влюбленного способен понять лишь тот, кто сам любил. Вряд ли ей было знакомо это чувство! Ведь отец был на двадцать лет старше ее! А разве девушка могла такого полюбить? Я видела их фото в первые дни совместной жизни. Мать — совсем девчонка, волосы в локонах, очки надела, чтоб выглядеть старше, не слишком отличаться от отца. Он уже тогда был лысым и морщинистым, толстым, как арбуз, с ногами короткими и кривыми. Он тянул на деда матери. И уж никак не походил на мужа.
— Может, она тоже по расчету вышла за него замуж?
— Она была студенткой, когда познакомилась с отцом. Он пришел на новогоднюю елку в Кремлевский дворец вместе со своей труппой. По приглашению верхушки. В кремлевской охране работал его брат. Там и мать была — в числе лучших студентов города. Она хорошо пела. Познакомились. Ей до окончания института оставалось совсем немного, и поехала бы по распределению работать в район Крайнего Севера, как однокурсники. Но… Тут отец нашелся. У него на ухаживания уже времени не оставалось. На голове — ни пуха, ни пера! Он сходу — в лоб! Мол, выходи, не пожалеешь.
Распределишься в Москву. Будешь иметь квартиру и достаток. Если повезет и понравишься, получишь прекрасную работу… Мать очень боялась Севера, устала жить на тощую стипендию и согласилась вскоре. Они до росписи всего три раза выделись! А через год мать взяли в Кремлевку врачом. Почти тридцать лет прожили они вместе!
— Ты одна у них?
— Конечно! На второго, видно, времени не хватило! Я и то, наверное, по случайности получилась. Никто из них тепла не дал. Кажется, и не любили. Отец относился ко мне, как к старческой своей шалости, мать, как к случайному фрукту. И никто из них не интересовался, чем и как живу.
— Ну и ну! Сливки общества! Подонки!
— Нет! Они обычные! Так жили все вокруг. Никто не пылал любовью к детям. Это не было принято. Все занимались своими делами. Правда, я ни в чем не знала отказа. Захотела австрийское пианино, оно у меня через три дня появилось! Новое бальное платье мне привозили из Франции. В мою часть особняка никто не имел права войти без стука. Я носила пеньюары, подбитые лебяжьим пухом. Моим туалетам завидовали ровесницы. Моя спальня приводила в восторг даже самых респектабельных жителей нашего микрорайона. Кровать из слоновой кости! В подушках ни одного перышка — сплошной пух! Немецкие пуховые одеяла. Простыни — шелковые! Меня никогда не кормили из простой посуды! Я не знала дешевых украшений!
— Кончай хвост распускать! Стирай тряпку! Чтоб впредь чистою стол вытирала! — напомнила Тонька, косясь на Цыпу.
— Жила, как в сказке! Пока не появился в моей судьбе Василий,
— умолкла Ленка.
— Все ж ты отыскала его? Сумела вырваться? — взяла тряпку из рук Цыпы, усадила ее, принявшись стирать сама. Той это и нужно было, тут же в кресло плюхнулась.
— Расскажи! Как ты нашла его? — спросила Тоня.
