тебе семьи, а мне — детей твоих! Кому нужна гулящая? А я так хотела на твою детву глянуть! Жила той сказкой. Ан ныне нет ее у меня. Стало быть, и не нужна вовсе! Ни к чему мне жизнь. Ты в ней уже без меня сама обойдешься!
— подошла к лежанке и долго молчала, не разговаривала, не отвечала на вопросы Фроськи…
— Бабуль, зачем терзаешь? — встала перед лежанкой горестным стогом. И тут же на ее спину опустилась каталка.
— Слава Богу! Простила! — просияла Фроська. И полезла к бабке на печь, поговорить, послушать старую, как когда-то в детстве…
— Не от нужды нонче люд мается, от безбожья, от неверия, от грехов своих, — говорила старуха Фроське. — То давно было. Затужила я, когда твоя маманя испозорилась и в петлю полезла от срама. Я жизнь возненавидела. Ну кому она сдалась с дитем? В деревне девок пруд пруди. А ей куда деваться? Но и жаль. Своя! Горемычная! И вот так-то встала я перед иконой на колени, молилась весь день. А под вечер, как нынче с тобой, на лежанку легли вдвоем и уснули. Одолел меня сон. И вижу, что забрела я в какое-то место, где никогда не бывала. Вокруг горы высокие, а я сама не пойму, где оказалась. Навроде песок под ногами, кустишки мелкие, колючие. Едва огляделась, вижу свет столбом стоит. Я переполохалась, приметила, что этот столб ко мне двигается. Упала на землю со страха, поняла, что перед Господом нахожусь. Голову поднять жутко и начала молиться. Тут слышу голос, повелевший встать. Я поднялась. Вижу лестница. Пороги. От самой земли вверх идут. И мне приказывают подняться по тем ступеням. Я стала подниматься. Порогов пять одолела, да вдруг приметила, что лестница эта, по какой иду, ни на чем не держится. Нет у ней опоры. И стало страшно подниматься выше, а что, как упаду? Ведь расшибусь! Только подумала, впрямь упала на песок. И слышу голос: 'Такова вера твоя!' Не могла я спать дольше. Тут же всполошилась. И поняла: Господь велел мне подняться вверх по ступеням. А я усомнилась в силе его. За то и поплатилась. Так оно завсегда было! Считаем, что от нас судьба зависит, мы ее, как коня в узде, держим. Ан нет. Все от Бога! Наши лишь грехи! От них страдаем. Взбудила я маманьку твою, повелела родить дитя. И она послушалась. Ох, и натерпелись мы с ней пересудов, пока она на сносях ходила. А как ты народилась, все умолкли. Говорить стало не об чем. Сама показала, кто отец! Не беда, что родила! Горе было б, если вздумали б сгубить тебя! И вишь, Бог увидел! Мамка взамуж вышла. А и ты взросла! Когда к Господу человек сердце поворотит, помощь получит. Я после того сна со сту
пенями все боюсь оступиться. И тебе сказываю к Богу обратиться за помощью. Он всех видит!
— Бабуль! А почему тятьку не наказал Господь? Признать ему пришлось меня поневоле. Но отцом так и не стал.
— Погоди, внученька! Его горе завсегда караулит! Ить жена бесплодной оказалась у него! Ну, нынче радуются, мол, забот нет! Только ты не верь в этот смех сквозь слезы. Ить и они знают, что будет с ними, когда придет старость? Она за все спросит с каждого. Рад будет воротить прошлое, да не в силах. И твое сердце к нему не повернется, не признает родителя. Запоздал он… Упустил.
— Бабуль! А ведь я Семку по молодости любила крепко! — созналась Фроська.
— Знаю про то!
— Как? Откуда? — удивилась баба.
— Видела, как в окно его выглядывала. Щеки маками цвели! Да не твой он! Не стать Семке твоим суженым.
— А почем знала?
— Кобель он завзятый! Все сеновалы извалял с бабами, девками. Нет в нем сурьезности! Такого и в постели каталкой надо гладить.
— Бабуль, а как думаешь, Егорка, ну тот, что в Москве, у кого я на постое живу, женится на мне?
— Не рви душу впустую! Без нужды ты ему! В няньках может и держал бы! Но что за жизнь у тебя будет без любви и тепла? Он не полюбит. А чуть что, в попреках утопит. Слабые — все злопамятные.
— Выходит, не повезло опять? — загрустила Фроська.
— Послушай, что я проскажу тебе. Уж и не знаю, сколь правды, сама тех людей не видела, но слышала много, — пожевала бабка губами, словно вспоминая давнее, полузабытое. — При помещике в нашей Солнцевке лесов много водилось, сады росли до самой реки. А на взгорке, где школа, именье стояло! Ах и домина, сказывают, был! В него всю деревню заселить можно! Громадный да белый весь. А у помещика имелись три дочки и сын. Молодой хозяин редко в деревне нашей бывал. Все по заграницам мотался, при царском дворе. Зато девки часто отца навещали. Двое в гимназии учились. А младшенькая неразлучно с отцом жила. В утеху ему. Да и то, правду молвить, пригожая девица из себя, и ласковая, и добрая — чисто солнышко ясное. Любили ее в деревне и стар и млад. Она каждого по имени помнила, не гляди, что барынька! Вон наш председатель колхоза за двадцать лет не сумел всех припомнить, потому как редко трезвым был. А эта даже детву малую по имечку величала. Уже взрослеть она стала в невестин возраст. Помещик наш решил жениха ей приглядеть, и на Рождество Христово пригласил соседей, таких же, как и сам помещиков вместе с детьми. Те приехали со взрослыми сыновьями, разнаряженные, веселые да сытые. Ох, и знатную пирушку закатил тогда барин. Вся прислуга с ног посбивалась. Скоморохи да певчие до утра гостей веселили. Плясала вся деревня. Барина любили. Всяк с кожи выскакивал, чтоб угодить гостям. И был серед наших ребят один, Иванушкой величался. Пригожий да смирный. Ладный человек. Кудри до плеч — золотистые. Глаза — синей небушка. Улыбнется, ровно солнышко из тучи выглянуло. А уж как работать умел молодец! Косить станет — залюбуешься! Пахать возьмется — поле загляденье! Жил он с матерью. Отец его в извозе молодым помер. Простыл крепко. Иванушка тогда малым был. Не запомнил тятьку. Но мать пуще жизни берег. Она, не гляди, что смолоду вдовой осталась, в другой раз взамуж не пошла. Об сыне пеклась, не схотела забидеть отчимом. Хотя сваты часто к ней наведывались. Сурьезной была баба. Ни чета другим. Так-то и жили они с Иванушкой вдвоем немало годов. Взрастая, молодец избу выправил. Из кособокой, слепой хатенки дом поставил. Всем на загляденье. Крепкий да пригожий. С резными ставнями, с дубовыми воротами. На крыльце — кружева из дерева. Во дворе свой колодец да банька. В хлеву — скотина всякая! На Ивана все девицы заглядывались, вздыхали! Многим мечталось сделаться молодой хозяйкой! Да сердце молодца оставалось к им холодным. Глянулась ему лишь единая — меньшая дочка барина. Он по ей сохнуть стал. Никто про это не разумел. Но однажды встретил он девицу в саду яблоневом. И просказал про свою любовь. Узнал, что и ей он по сердцу пришелся. Шибко боялась родителя. И на той пирушке не веселилась девица. А и молодец тосковал. Приметил, как соседский помещик сватает его любимую. Сговаривается с ее отцом про приданое. Хвалится доходами, угодьями. Оно и впрямь богатый был. Конечно, этой девицы много старше. Годков на двадцать. Чуть моложе самого отца. Но в те времена на разницу эту никто не глядел.
— А чего он до тех пор не женился? — удивилась Фроська.
— Все мужики считали зазорным для себя заводить семью раньше сорока годов! Особливо — богатые! Им перебеситься нужно было! Втай по бабам бегали! А женились на молоденьких, чтоб весь остаток жизни любоваться ею! Кому сдалась старая баба? Никто не хотел жить под единой крышей с кикиморой, на какую глянешь — и все на свете опостылет. Другое дело — молодайка! Эта и в старике молодца расшевелит…
— А ты у меня озорная! — рассмеялась Фроська.
— Сущую правду сказываю, — отмахнулась бабка и продолжила: — Приметила сговор и Аринушка, так девицу величали. Вовсе закручинилась. Люд вокруг веселится, она чуть не плачет. Отец ее, ровно ослеп, не видит горя чада своего. И с соседом, какого в зятья наметил, веселился все Рождество. На последнем дне порешился обручить с ним свою дочь, даже не испросив ее согласия. Знал: завсегда покорится его воле, не ослушается слова родительского.
— Во, змей! — досадовала Фрося, ворочаясь на лежанке раздосадованной горой.
— Да только Аринушка не выдержала. И перед последним днем заявилась к отцу, упала в ноженьки. Умоляла со слезами родителя не отдавать замуж за соседского барина. Призналась, что любит Иванушку, что он ей — жизни милей! Просила сжалиться, не губить. Но барин озлился! Ударил дочь, повелев одуматься: 'За холопа собралась? Честь и имя опорочить вздумала? Иль запамятовала, чьих ты кровей?!' Повелел не выпускать дочь из светлицы. Аринушка слезами горючими зашлась. А барин ни о чем знать не хочет. Иванушку — в рекруты в один день отправил. Не глянул, что единый сын у матери. И порешил после Пасхи обвенчать свою дочь с соседским помещиком. Когда повезли их под венец, на Аринушке лице не было. Будто с самою смертушкой обвенчаться собралась. Ни кровинки в лице не осталось…
— Бедная! Уж я бы на ее месте такому тятьке голову откусила! — распереживалась Фроська.
— Встали они под венец в церкви. Начали их венчать. И батюшка испросил у Арины, как полагается:
