— Хоть бы Колька приехал, глянул бы,— думает Петровна и слышит шаги по двору.
— Не иначе как Федька. Проголодался, надо покормить,— оглядывается на дверь и не верит глазам: Колька приехал. Даже не предупредил, как сугроб на голову! — заметалась Евдокия.
Петровна зашлась вокруг сына. Заставив умыться, усадила за стол, кормила молодой картошкой, огурцами, помидорами, яичницей и сметаной, приказывала пить молоко. Колька едва успевал глотать, а Евдокия все расспрашивала, как ему бедному и слабому живется в городе без нее?
— Я тебе денежку привез. Теперь в двух местах работаю дежурным электриком. Одна зарплата твоя, другая Оглобле с Димкой. Живу, как и раньше, без изменений. Одно хреново, Оглобля, мать ее в качель, выпивать стала. То у них чей-то день рожденья, то премию обмыли. Короче, бухая приходила, еле на мослах держалась. Я предупредил, что пошлю ее к алкашкам лечиться. А она знаешь, что базлала:
— Я дома не дебоширю, потому не возьмут никуда. Никому не мешаю жить. Не то, что ты, козел! Я ей по соплям врезал, она на лестничную площадку вырулила, там развонялась, что ее, кормящую мать лупят. Ну, затолкал домой, еще по рылу съездил, она давай грозить, что с балкона сиганет. Я на радостях дверь балконную открыл настежь и говорю ей, давай, прыгай. А она на Димку указала, мол, одного его жаль. Сколько ни просил, так и не сиганула,— вздохнул Колька.
— Дурак ты, сынок! А ведь и впрямь, что станешь делать с Димкой? Сам его не сумеешь поднять, я его не возьму.
— К его родне отвез бы. К теще. Ей больше делать не хрен, как с засранцами возиться. Зато у самого руки были бы развязаны.
— А не жаль? Ведь он наш! Я Катьку не терплю, а внук, может, человеком будет.
— Если я доживу до того. Эта стерва с каждым днем хуже становится. Дура языкатая! Раньше хоть молчала, теперь брешется со мной.
— Подожди, дай Димке подрасти, пусть он на ноги встанет. С нею мы разделаемся. Но не колоти. Сам знаешь, что она устроить может. Терпи, другого выхода нет.
— Тут еще Никитична возникла, сыну сметаны и творога привезла. Мальчонке еще нельзя такое есть. А Катька уже напихала его. Ночью, понятное дело, понос начался. До утра орал как резаный. Никому спать не дал. Эти две клушки с ног валятся. И меня достал до печенок. Ну, я к тебе смотался, я они пусть как хотят с Димкой кувыркаются, чую, он и сегодня им спать не даст.
— Колька! Загубят они малыша, две кикиморы!
— А что я могу сделать? Ты его не возьмешь.
— Я взяла бы, но без Катьки,— ответила Петровна, подумав.
Нет, Димку она не отдаст. Это верняк. Его она любит. Даже я к нему привыкать стал, но без творога со сметаной! И принесли же черти эту Никитичну!
А зачем она приехала?
Внука и Катьку навестить.
— Сбрехала, что-то другое у нее на уме, при тебе не сказала. Хитрая баба, эта Ольга! Не верю ни одному ее слову. Смотри, чтоб какую подлянку не подложила.
— А что она сможет, колода деревенская.
— Ты не знаешь, а я о ней все выведала. Их деревня рядом, наши люди друг друга знают и рассказали кое-что о той семье. Никитична не всегда на свинарнике работала, а и в сельсовете, даже депутаткой была. Не просто знает много, у нее большие связи, знакомые есть, какие и сегодня при хороших должностях. Сам понимаешь, это теперь немало. Вон председатель сколько раз хотел их из свинарника сковырнуть, а не получилось. Самому чуть поджопника не дали. А Федотовых оставили. Они никого не берут к себе в помощники, хоть многие просятся. Сами управляются всюду.
— Ну, а нам то что? — не понял Колька.
— Смешной ты у меня. Говорю, а ты как глухой. Федотовы только прикидываются бедными. На самом деле они очень богатые люди. Первыми подали заявку на машину. И ни какую-нибудь — «Волгу» хотят купить. А знаешь, они и зятя себе купят. Ни тебя, другого!
— Мать, ты что несешь? Как можно купить зятя? Это ж ни хряк, ни жеребец! — расхохотался Колька и продолжил смеясь:
— Хотя на Катьку и эти не посмотрят...
— Ты выслушай! Я поначалу тоже не верила и смеялась. Потом убедилась. Теперь богатые родители деревенской девки уже не ждут, пока к их перестарке жених приедет, сами идут парня сватать, вот так, голубчик. Присмотрят парня, спокойного, грамотного, умного, трудягу, непьющего и говорят с ним, девку свою предлагают. Конечно, с деньгами, приданым. И, знаешь, уже дочка заведующего молочной фермы вышла замуж в город. Скажу тебе, что ее родня бедней Федотовых. О том все знают. И хотя твоя Катька играет в дуру, она не так проста, как кажется.
— Ну, а мне что до этого? Я ни на деньги позарился, а потому что забеременела колода.
— Да не о том говорю. Ей мать еще в деревне сказала, мол, покуда поживи и оглядись в городе, может, получше человек сыщется.
— Это счастье не для Оглобли! За нее хоть всю землю в придачу, никто не глянет на дуру. От нее голодный медведь со страху сбежит. Роды вконец испортили. Ты знаешь, когда она переодевается или в ванной моется, я на балкон выскакиваю, чтобы импотентом не остаться. А ты говоришь, что ей другого мужика купят. Пусть ее старики всякий день свечки в церкви ставят, что я пока с ней мучаюсь. Ведь где им взять лучше? Имею специальность, работаю, деньги ей даю и даже дома иногда помогаю. Сам из себя красавец! Стройный, сероглазый, кудрявый, где еще волосы остались. Морда не красная, как у других, рост хороший, воспитание и манеры хоть куда, если меня не доставать до прямой кишки и не дергать за геморрой. Я же сущий лапушка, котенок, только не дергай за усы. Я с кем хочешь уживусь, если мои когти не станут откусывать зубами. Я не терплю, когда меня обзывают козлом и грозят ментовкой, поневоле начинаю кусаться и царапаться. А во всем остальном я просто бархатный, хоть на руках носи, я не против. Ты же знаешь меня! Пусть попробуют эти Федотовы сыскать лучше! Меня и теперь все городские путанки любят. Не пойму, чем Оглобле не угодил? — улыбался Колька.
— Ты вяжешься с дешевками?
— А по-твоему Оглобля лучше? Поверь, ты ошибаешься,— вырвал из руки матери покрасневшее ухо. И добавил:
— Если б не они, я перестал бы быть мужчиной. Сама понимаешь, хрен деньгами не поднять. Он на них не реагирует. Ему натуру подай, да ни какую-то Оглоблю, а секс-бомбу или фотомодель.
— Пошляк ты, Колька! — возмутилась Евдокия искренне.
— Мамка, ни я, ты отстала, застряла в своей пещерной молодости, в роддоме среди пузатых баб! А ты выйди на улицу, оглядись по сторонам, может, тогда поймешь, о чем тебе говорю!
— Послушай, если Федотовы пристроют Катьку в другую семью, ты не увидишь своего Димку
— Смотри, напугала! Да если по-честному, мы от этого только выиграем с тобой. Ты сможешь вернуться в город. А детей я, сколько скажешь, столько сделаю. За мною не застопорится, даю слово! Если ей сыщут другого, пусть проваливает! Хотя, а чем я хуже? Ну и ладно, буду в холостяках!
— Колька! Кончай пить! Ты ни с одной не уживешься! — взяла из рук сына стакан вина. И буркнула сердито:
— На сегодня хватит! Иди спать!
— Нет, я домой поеду, мне завтра утром на работу! С этим шутить нельзя.
— Как доберешься, ты ж еле держишься на ногах.
— Автобусу едино, пьяного иль трезвого везти, через час буду в городе. А ты не беспокойся,— потрепал мать по плечу. Через полчаса сын и впрямь уехал.
— Даже не спросил, как я здесь, не помог, на дом не глянул, не порадовался. Нет, не получится из него хозяин,— загрустила Петровна, глядя в сгущающиеся сумерки.
Она переживала за Кольку и обижалась на него. В последнее время тот заметно изменился, огрубел даже по отношению к ней, своей матери, и Евдокия в этом винила Катьку.
— Это она испортила сына, сделала из моего мальчишки циника и хама. Он раньше даже шепотом не говорил о дешевках, а теперь хвалится вслух связями с проститутками, а меня называет пещерной, отсталой. Я перестаю узнавать сына. То он дрожит за Димку, а теперь согласен расстаться с ним. Может, потому что выпивает? А как иначе, если жена бухает. Вот и квасят на пару. Остановить их некому. К чему
