Ты на зоне был. Ну, а мы даже на балкон выходить боялись. Попробуй, оденься поприличнее, в подъезде догола все сорвут. Кольца с пальцами у бабья обрывали. Сережки сдирали, разрывая мочки ушей. Цепочки на ходу снимали. Кто хай открывал, тому хана, нож или шило в бок и ступай жалуйся куда хочешь. В магазин за хлебом пойти боялись. А сколько развелось всяких аферистов, кидал, наперсточников, цыган! От них дышать было нечем. Ну, взялись за них! Кого посадили, других выгнали из города. Теперь уж полегче стало. Я по кладбищу спокойно хожу, не дергаясь и не прячась, как раньше. По первому году с центральной аллеи не сворачивала. И как решишься?
— Неужели и на тебя кидались? — рассмеялся Колька.
— Чего скалишься? Чем я хуже других баб? Вон до меня работала, старуха вовсе! Песок из задницы сыпался. А и ее завалили прямо рядом с могилой два мужика. Бабка хоть и боялась орать на погосте, а тут такой хай подняла! Ну и что? Никто не решился подойти, выручить старую, так вот и надругались над нею. Милиция и ответила:
— Бабка! Ты живая! Никакого урона здоровью нет! Мужики тебе молодость напомнили, радоваться должна! Как мы будем искать, если ты их не запомнила и описать не можешь? Не увидела в чем одеты, куда убежали.
— Бабка плакала, все спрашивала:
— А ежли над вашими матерями глумиться начнут, что делать будете, окаянные?
— Ну, пошла к ихнему начальнику, тот искать заставил и нашли. А они на очной ставке сказали:
— В другой раз встретим, тут же уроем облезлую кикимору. Не только пожаловаться, бзднуть не успеешь. Бабка на другой день уволилась из смотрителей и больше на кладбище ни ногой.
— Теперь ты ждешь, когда на тебя налетят мужики? Зря, Оглобля! Нынче мужики дарма не насилуют, только за большие бабки. Я про то даже на зоне слыхал. А бабке померещилось. Нынче молодых полно, сами на шею виснут. Кому нужна старая кадушка? — не верил Колька и спросил:
— Иль на тебя соблазнялись?
— Нет, брехать не стану, такого за все время ни разу не было. Когда хоронят, иль на Радуницу, зовут помянуть покойных. Я отказываюсь пить, говорю, что на работе, потому нельзя. А еще на высокое давление жалуюсь, на аллергию, ну, люди отстают. Так вот отучила, больше выпивку не предлагают. Но пакостей никаких не говорят. А и мне не до разговоров. Пока на кладбище приберусь, уже конец дня, домой спешу. Сам знаешь, тоже дел полно.
— И рад бы тебе помочь, но не получится. Сам до конца дня в говне по уши сижу. Как только базар закрывают, я начинаю туалеты мыть. Раньше только полы да кабинки мыл, теперь хозяйка потребовала, чтоб и стены, и раковины, и зеркала чистил. Вот размахнулась, чмо! А попробуй, поартачься, на дверь покажет. Я бы с радостью от нее слинял, да некуда. И она догадывается. Все грузит на мой горб. Но деваться некуда, терплю. Сама знаешь, три месяца отпахал. Меня уже весь город вспомнил. Директор рынка обещает к Дню города грамотой наградить! Как лучшего говночиста базара! Я ему и ответил, чтоб он свое большое спасибо, вместе с грамотой, себе оставил, а мне премию сообразил! Рассмеялся, сообразительным назвал. А вот о премии молчок. Ничего, напомню, я не гордый!
— Может, и мне своим сказать про премию, сами не вспомнят, не догадаются. А ведь на двух участках и на погосте убираю. Недавно нас проверяли. Иных ругали. Двоих даже уволить собираются. Мне ни одного замечания не сделали,— похвалилась Катька.
— Эх-х, Оглобля! Да разве это важно? Те замечания продышать можно. А вот я сегодня в сортире знаешь, кого встретил? Самого Остапа! Он не только в одной зоне, в одном бараке со мной «ходку» отбывал. Главным был. Бугром всех зэков. Сколько крови испортил мне. И вламывал ни за что! А попробуй, подними на него хвост! Все мужики за него горой встанут. Даже администрация к нему не лезла. Уж и не знаю, за что именно, но на зоне он ходил в авторитете.
— Теперь вышел? — спросила Катька.
— Ну да! На воле! И вот ведь смех, там у него полно кентов имелось. А теперь никого! Один сам мне раскололся. На воле у него много было должников. Вот только мало кого сыскал нынче. Да и те пустые, как барабан, в прорухе. Другие в ходках, иные на тот свет слиняли, не вернув долги. Остапу, хоть задавись, в кармане ни шиша, сам без угла, голодный как собака.
— К тебе клеился? — округлились глаза бабы.
— Этот не попросится. Я для него западло. Он бывший фартовый, только со своими законниками кентуется, я для него гнида. Остап поделился бедами. Этот из прорухи вырвется. Такие долго не бедствуют. Выход найдет. Я о другом подумал. Ведь на зоне он гонорился. А вышел на волю и никому не нужен. Негде дух перевести, никто его не принял. И нет у него своей семьи. В бараке базарил, что у него бабья как грязи. Но... Все за деньги. Это разве бабы! Кто его ждал, кому он сдался, кто ему откроет дверь и душу? Кто даст хлеба бездомному? Я, может, дал бы, не знай его! Но ведь он много раз хотел убить меня! Чтоб не вернулся я домой, к тебе и к сыну. А кто у меня есть, кроме вас? Он и это хотел отнять. Он богатый, остался нищим, а я— счастливый человек! Меня ждали!
— Да никто тебя не ждал. Вспомни, что сам вытворял, как издевался надо мною. Я и не думала тебя ждать! С чего ты взял? Я после тебя уже никому не поверю. Не нужен мне никто, кроме сына,— словно проснулась баба.
— Эх, Оглобля! А ведь мать права! Ты дура безмозглая, с подмороженной душой. Я так отдыхал сегодня и благодарил этот вечер за наше тепло, за общение, впервые за три месяца. Но ты и это испортила, отняла тепло. Какая ты жестокая! Как жаль, что ты ничего не поняла. Где ж в тебе женщина? Наверно, природа обделила тебя всем.
— Пусть я дура, тупая, но не вру никому и тебе сказала правду. Никто тебя тут не ждал.
Колька, скрипнув зубами, пошел спать.
Теперь он и сам не подходил к Катьке, не заводил с нею душевные разговоры. Баба сама надолго оттолкнула человека от себя. Тот замкнулся, обиделся.
Колька не мог простить Катьке такой черствости и бездушия. И хотя, приходя домой, он по-прежнему отдавал бабе продукты и деньги, уже не общался с нею. Отпарившись в ванне, садился перед телевизором, часами смотрел фильмы, слушал новости. Иногда к нему подсаживался сын, они вместе смотрели передачи, обсуждали их, спорили.
— Нет, не хочу я в институт поступать. Нет смысла! Мне зарабатывать надо, себя обеспечивать, а не тянуть с вас «бабки», не валять дурака! Да и работа, какую выбрал, не требует высшего образования, в ней вся надежда на себя. Есть мозги, добьешься результата, а если их нет, лучше не браться. Я и без вузов разобрался в компьютере. Теперь уж не зову мастеров на помощь, на ремонт, сам справляюсь с проблемами. Моя машина уже послушная стала, не зависает, не сбрасывает информацию, как раньше. Мы с ней на полном уважении...
— А что она дает для жизни, кроме информации? В чем прок? — спрашивал Колька.
— Ну, как ты не врубишься? Без информации человек слепой. А из компьютера я узнаю все что надо. Любые сведения получу, самые свежие новости, за ними никуда ходить не надо. От курса валют и цен на машины до криминала, буду знать, где что случилось?
— Вот это да! — изумился Колька.
— Даже веяния моды покажут. Узнаю о новых товарах.
— А «бабки» на эти товары не подкинет твой компьютер? — хохотнул Колька.
— И это может. Только они ненастоящие. За такое в тюрьму попадают надолго. Вон в соседнем подъезде мужик решил побаловаться и отшлепал на цветном принтере несколько соток долларов. На базаре их разменял на рубли. А через несколько дней его накрыла милиция. За фарцовку получил круто. На всю катушку дали.
— А как нашли? Компьютер выдал?
— Не знаю. Но ведь и у ментов компьютеры есть. Быстро высчитали.
— Выходит, «бабки» на нем не сделать? Тогда зачем он нужен? Ради информации хватило бы на базар прийти. Столько ее получишь, что у твоего компьютера головка не выдержит, закружится и накроется.
— Ну нет! Тыщи людей не знают столько, сколько в одном компьютере заложено. И его данные постоянно обновляются. Вот смотри, новости из криминала, это сайт милиции, хочешь глянуть?
