—
У тебя, Макарыч, дети есть?
—
Имеи
т
ца.
—
Сын?
—
Конешно.
—
Сколько ему?
—
Тибе сверстник.
—
Воевал?
—
Не-е, училси.
—
На кого?
—
На бродягу.
—
Не понял.
—
Геолух али ишо как.
—
А сейчас где?
—
Опять в науке.
—
В институте?
—
Во-во, в ем самом.
—
Видно, умный парень-то?
—
Жисть покажить. Навроди башкой не обдилен.
—
В тебя?
—
Хто ево ведаить? Мужики не серчали на ево.
Завсегда с уваженьем. Знать, неспроста.
—
Приезжает?
—
Ране бывал. Ноне на большой земле. Оттель
враз не прискочишь. Не близкий свет.
—
А у меня никого нет.
—
На хронте сгинули?
—
Брат погиб. Мать в Ленинграде умерла в блокаду.
—
Чево ето — блокада?
—
От голода.
—
Ты чево не подсобил-то?
—
Далеко был. К ней не так-то просто было попасть. Да и с передовой кто пустит?
—
Знать, навовси ты безроднай осталси.
—
Да, значит, так.
—
Не тушуйси. Я тож с таких вот. А живу и
ништо. Хочь ни единой родной кровинушки по свету
—
А сын?
Макарыч враз растерялся.
—
Я не об ем.
—
И все ж сын. С ним уже легче. Свой. Этот не бросит.
Макарыч молчал.
—
Если бы у меня сын был!
—
Будит, не единай ишо.
—
Так думаешь?
—
Какие твои леты?
—
Эх, Макарыч, ведь мне все не везет. Родных война отняла. Друзей тоже.
—
У мине вот надысь Акимыч помер.
—
А кто он тебе доводился?
—
Сам не ведаю. Но родней всех мине был.
—
От чего умер?
—
Леты большие. Можа, с переживаниев. Их на ево долю с лихвой хватило.
—
А кто он был?
—
Тож лесник. Былой каторжник, как и я. Планиды многим сроднили. Чую, скоро сустренимси на том свете.
—
Рано тебе.
—
Чево рано-то? Свое отмаялси.
—
А как же я без тебя?
Макарыч уставился на Евгения удивленно. Вот ведь не ждал. Сидит перед ним этот мальчишка, весь блескучий, директором кличетца, наград полно. Их, видать, кровушкой заслужил. Виски инеем покрылись. А в голосе — дрожь. Знать, не с любопытства потянулся к леснику.
И тепло стало на душе. Хотелось притянуть к себе Евгения. Согреть. Рассказать ему, как больно в старости быть одиноким. Поделиться всем. Хо
телось погладить по пегим волосам, пригладить хохолок, что вздернулся на макушке, посадить его около себя и не отпускать долго-долго. Но руки дрогнули. В горле комок застрял. В памяти всплыл Колька. Его он мальчишкой пригрел. И что? Забыл тот о Макарыче, при нужде лишь иногда вспоминает. Глянув на директора, сказал, сдержав теплынь накатившую:
— Жил ты без мине до ныне и дале обойдесси.
— Зря ты. Я ведь, Макарыч, к тебе, как к своему.
— Вот и добро. Приходи, изведывай, коли што. Завсегда подмогу.
Вернулись они в зимовье через три дня. Директору понравился порядок на участке Макарыча. Он обещал наведываться сюда почаще.
— Заглядай. Оно не грех тайгу-матку познать. Да не по-писаному. Мы хочь и не ученаи, ведаим про ее, сколько Господь дозволил. На мой век хватило.
— Тебе, Макарыч, за все спасибо. Твоя наука кстати. О таком в книжках наших нет.
— Ты, Евгений Иванович, коль тайгой верховодить поставлен, опрежь научись почитать ее. Боле сибе. Иначе словит, как паута, в ево жа сети. И жизнюшку всю по кайле выпьет. Ни на што не поглянет. Усек?
— Понял.
— Ну то-то. Теперь поезжай с Богом. А случитца времечко — не гребуй. Можа, полесуем ишо.
А через неделю привез почтальон письмо от Кольки. Не дожидаясь просьб, читать принялся. Лесник слушал молча.
Колька писал, что институт будет заканчивать экстерном. Чтоб скорее на работу в тайгу прийти.
Соскучился, мол, по ней. Тянет домой. Обещал управиться в три года. Но приехать летом не сможет. Уж уехать, мол, так насовсем.
Макарыч насупился, велел ответ писать:
«Здравия те и долголетия, Николай. Получил я твое послание, каким шибко недоволен. Хто такой экстерн, што науку укорачиваит, мине неведомо про ево. Видать, добра от таво злодея не жди. Учись, как все люди. Можа, нам с Марьей не дотянуть тех зим, кои ты вдале будишь. Нешто тяжко на планере сигануть? Вон ить дед твой, Акимыч, не дождал си тибе. Отдал Богу душу. А ты ево перед кончиной забидил крепко. Чую, со мной то ж сдеитца. Воля твоя. Но в дом те пора наведатца».
Поклонов Макарыч слать не стал. Приедет и так. «А не схочит, то не подмога», — решил про себя.
С того дня в зимовье снова наступило беспокойство. «Приедет или нет?» — думали оба.
Время тянулось медленно. Лишь один раз пришли к Макарычу Петро с Вовкой. Наведать решили.
— Ну што, идолы, по осени пойдем на ведмедей?
— Если возьмете, пойдем.
