Макарыч

—

То опосля докумекал.

—

Так ты завсегда в зад умен.

—

Пошто ты эдак на меня?

—

То долго те припоминать. Сколь раз тибе сказывал — идешь куда, али едешь, не сворачивай на крик. Ить вся борода с таво заплевана. Нетто позабыл?

—

Дак разе худова хотел?

—

Кажному своя судьбина. Свои радости и свои наказанья. Все от Бога, так хочь ему не перечь. За то битой да охульнай был. Про сибе заботься да про Авдотью. Тута мужиком становись, коль нужда будит. С ума соскочил. Мужа с бабой разнимать удумал. Оне б вдвух из тя, худосочнава, дух могли ба выпустить.

—

Ныне жисть с меня не просто выбить.

—

То-то зрю петушисси.

—

Вдругоряд умней буду, — пообещал Акимыч.

Женщины накрывали на стол. Двигались тихо, бесшумно. Умолкли и лесники, а в окно, споря со светом свечи, вползла румяная, будто в бане отпаренная, луна. Она высветила бороду Акимыча, та вспыхнула серебром, заискрилась. Темные губы старика ожили. Зашевелились волосато. Поди узнай, что шептал Акимыч. Долгое одиночество приучило его разговаривать с самим собой. Может, и сейчас старая привычка сказалась. Дала знать о себе. А может, в неверном свете виделся ему Колька, его внук. Его последняя родная кровинка, близкая и далекая. Может, с ним и говорил старик, рассказывал обо всем, о чем не довелось побеседовать с глазу на глаз. А парень в это время… Эх, никто не видел, да и сам он не мог предугадать такой оказии. И надо же было сменить верхового в не ровен час. Тот простыл. Колька влез в его люльку. Спуск инструмента в скважину подходил к концу. Все шло хорошо. Как вдруг крюк, тот, чем ловят трубы, заклинил. Колька потянул на себя канат посильнее. А тот, лопнув, ожег плечо. Да так, что парень уронил обрывки троса на площадку. Рукав рубашки вздулся, побагровел. Рука не шевелилась. «Не рассчитал», — мелькнуло в голове.

Не слыша команды сверху, насторожилась вахта. Пока вызывали врача из города, Кольке становилось хуже.

—

Не глянул я тогда на него. Рванул, а канат и захлестнул. Так ведь мог совсем руки лишиться, — то ли винился, то ли оправдывался бурильщик.

Но его не слушали.

—

Езжай за стариком. Он, может, и вылечит. Врача пока дождемся! Вон ветер какой. Полетит ли? На вездеходе верней. Да жми на всю катушку, — просил Андрей водителя.

Врач уже прилетел, когда вспотевший упаренный вездеход развернулся перед будкой. Из него пулей выскочил лесник.

Колька лежал в постели. Желтый, словно кусок воска, он слабо улыбнулся Макарычу.

Врач готовился сделать укол. Шприц в его руках пускал фонтанчик.

—

Чево ты тут удумал? — подошел к нему

лесник.

—

Видите сами.

—

Каво вливать порешил?

—

Морфий.

—

Че такое?

—

От боли. Сестра, рука обработана? — не обращая внимания на лесника, спросил врач.

—

Нет, еще кровь не остановили.

—

Куды вы годный, клистоправы! А ну, сторонись! — Лесник подошел к Кольке, оглядел похолодевшую руку и рану. И вдруг закрутил ее вверх так, что парень застонал от боли.

—

Ништо, сынок, малость стерпи.

Кровь быстро перестала сочиться из раны.

—

Сестра, марганцовку!

—

Подь с ей знаешь куды? Моя марганцовка завсегда при сибе, — похлопал себя лесник пониже живота, повернувшись к медсестре, сказал: — Ты ба, краля, на воздух вышла. Чево при мужиках торчишь? Иди, иди, касатка, ишо наглядисси на мужичью голь, коли Бог дасть.

Та, покраснев, вышла. А Макарыч помочился на рану. Врач, ошеломленный, ничего не мог понять. Придя в себя, возмутился:

—

Что тут происходит? Кто вам позволил прикасаться к больному? Вы даже руки не мыли.

—

Нече глотку рвать! Не то заткну, — двинулся на врача лесник.

—

Кто меня вызывал? — продолжал возмущаться врач.

—

Ну вызвали, да не стоило, — не выдержал Андрей.

—

Возьмите спирт. Протрите рану. Заражение может получиться.

—

О! То ладно! Спирт завсегда гож, — взял Макарыч пузырек и стал искать кружку.

—

Вы что?

—

Ты дал! А уж куды ево приспособлю, не твово мозга забота. Нетто мужика снаружи спиртом

трут? Ево внутря льют. То и от болев и для сна. Ты ж, шут холощенай, умом свихнулси.

Макарыч угостил спиртом Кольку. Тот вскоре уснул. Притащив теплого пепла от костра, лесник присыпал им руку парня. Обвязал полотенцем.

Как ни артачился врач, Макарыч так и не подпустил его к Кольке. Пришлось улетать. А лесник, оглядывая утром руку парня, довольно улыбался:

—

То-то чисто сработано. Заживеть, што на

кобеле.

Макарыч не скрывал своей радости. Рука у Кольки заживала. И Андрей все настойчивее уговаривал лесника остаться на буровой.

—

Идол ты малахольнай! Не блазни. Куды я старуху-то подеваю?

—

А пусть там живет.

—

Ишь, шустрай. Не чужая она мине. Да и как я без ей? Без сугреву ноне не едина тварь не живеть.

—

Приезжать будешь.

—

Велика отрада к своей кровной, ровно к полюбовнице, ездить. Ить покудова добересси в мою берлогу, свет не ближний, заместо мужика мочал

кой

в дом вопресси. Не-е, упаси Бог от ентово.

—

Тогда и ее сюда перетягивай.

—

Ого! Удумал? Она дикая!

—

А нам-то что? Будет при деле, как и все.

Мы

тут друг на друга не больно-то смотрим.

—

Какое дело ей сьпцишь? Она в грамоте не

боле курицы кумекаить.