Все осмотрели. А я за коробки надежно забилась. В жизни не надыбали б, если б не собака. Уборщица ее позвала. Овчарку. Та меня враз за барахло, за самую что ни на есть жопу — вытащила. Хорошо, что я успела сумку вытряхнуть в ящик. В самый последний миг. Когда собака уже ползадницы отгрызла. Так-то и выволокла всю подранную. Меня тут же в лягашку сдали. Мол, воровка она, обыщите внутри и снаружи. Она, мол, стерва, кольца и серьги живьем глотала. А у нас потом недостача будет…
В магазине мне вломили не спрашивая, как и зачем я у них оказалась. Скопом трамбовали, пока лягавые возникли. Те враз дали сапоги понюхать. Вбили в машину и в лягашку прикатили. Обшмонали снизу доверху. Потом, сами себе не поверив, цирк устроили. Наголо меня раздели и в душ под брандспойт отправили, чтоб я выронила все, чего у них не брала. Ну да ничего из меня ценного не взяли, кроме вони. Загнали в камеру, залив мне в глотку силой стакан слабительного. И каждые два часа в парашу чуть не с кентелями ныряли. Моим дерьмом в жизни еще так никто не интересовался, — хохотала Задрыга нервно поеживаясь.
— Хавать не давали. Только пить. Когда из меня одна вода пошла, поняли, что ничего из меня не выдавить, никаких улик и вещественных доказательств. Взяли меня на сапоги, чтобы признала попытку к воровству, приготовление, умысел. Но и это сорвалось. Но я почуяла, что сил мало остается и сыграла в приступ эпилепсии. Долгий, затяжной… Получилось натурально. Они меня водой обливали, паром обдавали, нашатырь давали нюхать, уколы пытались сделать. Все без понту. Уговаривать пытались, били, материли, грозили. Я вошла в роль и, наверное, под конец это был настоящий приступ. Пена пошла клочьями. Вонючая. Я их всех избрызгала. Меня не могли удержать пятеро ментов. Когда я заказала себе эпилепсию — была в кабинете следователя. Как очутилась в душевой — не помню. Было холодно и пусто. Я — одна. Уборщица мне барахло принесла. Сказала, что скоро за мной из психушки придет машина. Увезут надолго. Я испугалась, что перегнула палку. Стала плакать. Она пожалела. Я попросила у нее разрешения сходить в туалет. Она, конечно, позволила. Только вышла — кенты наготове. В коридор вошли. Хотели ментовку, как кубышку расколоть. А повезло слинять без кипежа. Никто не видел и не хватился. Меня на десяток шагов в сторону отвели, в «тачку» и аля-улю… Слиняла из ментовки. Не будь фартовых — сама бы смылась. Пешком. На час позже возникла б. Но непременно сорвалась бы…
— Ишь, падла, заливает! Да чтоб тебя с ментовки снять, мы двоих лягавых оглушили. Дежурили они. Кто ж лягашку без стремачей оставит? Телефоны им обрезали. И оперчасть закрыли своим ключом. Там два десятка лягавых до утра не выберутся наружу. Железную дверь не вышибут ни за что, — не выдержал пахан фартовых и добавил:
— Сам секи, у нас ключи от каждой камеры лягашки имеются. От всех кабинетов. Даже от ханыжника. Тут же открыли клетку, а Задрыги нет. Кентели кругом пошли. Думали успели мусора в тюрягу ее сунуть. Одного лягавого припутали в коридоре — он на душевую указал. Чтоб не помешал Задрыгу вытащить, оглушили его. А тут смотрим, и она возникла. В охапку и на хазу. Пофартило, что лягавые изнутри не закрылись на ночь. Обычно они так делают и оставляют ключ в замке. Вот тогда попробуй возьми ежа за яйца голыми руками! — рассмеялись фартовые.
— Файно Сивуч натаскал Задрыгу полудурку из себя ломать! Алкаши ботали, когда она об пол колотиться стала, лягавые затрехали, мол, в ювелирном у ней тот приступ начался. Потому закатилась под прилавок. Даже не почуяла, как овчарка полжопы откусила. А тут шмары магазинные вломили ей. Ну и понесло девку на полную катушку. Вовсе мозги поплыли. Мол, будь она нормальной, разве оторвалась бы на следователе матерно? А уж покатила на него файно! Всего вывернула. У мусоряги все отсохло от удивления! — хохотала малина, восторгаясь выучкой Задрыги. А та отвернулась на секунду, будто замерла.
— Капка, ты чего7 Иль опять отчебучить вознамерилась? — смеялся Сивуч.
Задрыга повернулась к кентам. Фартовые, глянув на нее, онемели от ужаса. Волосы на головах зашевелились.
Лицо Капки перекошено. Глаза закатились так, что одни белки видны были. Голова тряслась. Рот безобразно открыт, перекошен, посинелый язык вываливается, словно нет ему места во рту. Задрыгу будто жестокие судороги одолели. Плечи, спину, ноги скручивало в спираль.
Из носа, изо рта текло вонючее, липкое. Задрыга пошла на кентов буром, крича дико:
— Чего возникли, падлы? Канать негде? Метитесь вон, козлы, лидеры плешивые! Чтоб вас менты в лягашке в параше приморили б! Чего яйцы сушите? Иль слабо в дела хилять? Навар со старого хорька сорвать решили? Отваливайте шустро, паскудные мудилы! Чтоб вам шмары все поотрывали!
— Во дает Задрыга!
— Кой хрен! Крыша у ней поехала!
— Точно, мозги поплавились!
— …Вашу мать, кобели облезлые! Чего толчетесь, мудозвоны треклятые?! — схватила стул и только сделала шаг к фартовым, Сивуч за руку перехватил:
— Кончай, Задрыга, комедь ломать! Все в ажуре! Классно ломалась в сдвинутую.
— Вот это да! А я за верняк принял! — удивлялся пахан малины, глядя на улыбающуюся, нормальную Капку, какая уже успела вернуть по местам глаза, рот, язык. И голова ее уже не дергалась. Скрюченные руки и ноги выпрямились.
— Нарисуйся в побирушку! — потребовал Сивуч.
Капка мигом нацепила серый старый платок. Села на пол,
поджав под себя ноги, затряслась всем телом, мелко, часто. Глаза косыми стали, лицо моментально собралось в морщины и стало похоже на печеное яблоко.
— Вот это класс! Увидел бы, не поверил, не признал бы Задрыгу! — восторгались фартовые.
А та встала, скрипя всеми костями, причитая и охая, хромая на обе ноги, пошла к кентам, гнусавя занудливо и жалобно:
— Подайте старухе на пропитание. Помогите, люди добрые! — руки кентов невольно в карманы зашмыгали.
— Тьфу ты, черт, вовсе с панталыку сбила! — рассмеялся один из воров, вспомнив, что перед ним — Капка.
— Лафово настропалил «зелень»! — хвалили законники фартового, жалея, что их в свое время такому не обучали. А уж как пригодилось бы, как выручило бы умение ломать комедию.
•— Без этого нынче совсем невпротык! Вон малина Гнилого, пацана ты для них сделал, так теперь они на большой
дышат. Наметили себе точку, вначале пацана туда воткнут. Он, змей, возле банка побирался. Слепым прикинулся. Зенки на макухе держал. И все запомнил хорек. Когда инкассаторы башли привозят, сколько охранников, когда открывают и во сколько закрываются… А через два дня колонули кубышку подчистую. Пацан навел. Его даже лягавые от банка не выпирали. Поверили, что и впрямь слепой. Он же знал, куда смотреть. И в нужное время зенки из лба выкатывал. Теперь Гнилой с кентами в Сочи приморился, небось. Башлей, хоть жопой хавай. Нам бы такую лафу!
Ведите пацана! Отшлифую, наловчу, тоже задышите файно, — предложил Сивуч.
— Ты не всякого берешь. Особых примариваешь. Где взять такого? Сами не присмотрели. А тех, какие у нас шестерят, ты не возьмешь, — завздыхали законники.
— Что верно, то верняк. Всякого — не приморю. Уж если возьму канаться, только того, кто вором родился. Их — бестий — судьба метит! — усмехнулся Сивуч. И, указав на Задрыгу, продолжил усмехнувшись:
— Вот эту мамзелю, едва сюда привели, она давай дом шмонать. Я ее припутал, дал легонько по сраке. Она такой вой подняла — вся малина переполошилась. Думали — мокрят Задрыгу. Она же, сучка грязная, из хари своей паскудной козью морду скорчила и вопит так, что в хазе стекло зазвенело, как сявка зубами — на разборке. Да так жалобно, что меня пробрало. Я к ней — прощения просить. А Задрыга вывалила брехуна по самые колени и ботает:
— Манала я тебя, старый пидер! Прихиляет пахан, натянет глаз на жопу, чтоб не махался. И клешни твои, вонючие, вырвет. Допер, мудак гниложопый, мартышка немытая?
— Я ее за лопухи и к пахану! Мол, забирай выродка от греха подальше. А Капка повернулась, свинячью улыбку изобразила. И давай меня старого передразнивать — гузном трясти, ноги раскорячивать, сморкаться и вонять! Всего вывернула! — сознался Сивуч под громкий хохот.
