ей подмогли по-свойски. И мужику заодно вломили б коромыслами да ухватами. Ведь наготове держали неспроста. Уж мы им…
— И что приключилось?
— Вышла Акулина. Увидела гостей, пошла к ним навстречу. Мы рядом с ней, как кремлевская охрана. Идем свирепые, злей собачьей своры. Хором вломить решили гостям. За свою бабку! А она… Подошла к той городской стерве и, вместо того чтоб дать по морде, обняла! И расцеловались они с ней прямо на наших глазах. Нет, ты не можешь представить, что с нами было! Мы готовы были за такое саму Акулину в клочья порвать! Как посмела она честь нашу деревенскую кинуть половиком под ноги городской стерве? Приветить как родную? Да еще в дом ввести под руку! Ну, это уж слишком! Мы отупели! Стоим как дурки. А она, видим в окне, носится вокруг них, угощает самым лучшим. Мы даже в ночь за ими подсматривали, как они спать станут — все вместе в одной койке иль по-другому? А они и вовсе насмешили нас. Мужик решил никого не обижать, пошел спать на сеновал. Бабы в доме остались. Долго говорили промеж собой, потом улеглись. Гостья на койке, Акулина на печке. Не только не поругались, не подрались, злого слова промеж ними не проскочило. И теперь та городская лахудра — наипервейший гость в Захарихином дому. Сама Акулька сказала нам: «А чего мне с ней ругаться? Она его силой не держит. Он, если захочет, в любую минуту может ко мне приехать. Ну что поделаешь, коль таким уродился, обеих нас любит. И мы его. Теперь в городах уже многие мужики по две, а то и по три семьи имеют. И никто ни на кого не в претензии. Мужики теперь имеют столько баб, на сколько хватает сил и возможностей. Никто не упрекнет!» Вот и вступись за свою. Она нас назвала темнотой пещерной. Мол, нынче мужика каталкой в доме не удержишь.
— Да! Тут одну попробуй заведи, сколько всего потребуется! Этот с двумя справляется. Умеет ладить! Во деловой! — невольно позавидовал Виктор, вспомнив свое, жену и дочку, живущих в постоянном ожидании и страхе за него.
Без него дочурка училась ходить. Потом заговорила, пошла в детский сад. Редкие выходные он отдавал семье. Случалось, его срывали с качелей, куда привел своих впервые за месяцы. Бывало, телефонные звонки вытаскивали из ванны, из-за ужина, из постели. Жена сначала обижалась, даже грозила уйти от него, а потом привыкла, смирилась.
«Одну жену редко вижу. Этого на двух хватает. И живет! Катается как сыр в масле. И никаких забот, такой до веку без сединки и морщинки проживет!» — подумал не без тихой зависти, понимая, что ему никогда не суждено так удобно устроиться в жизни.
— А вот Волчихе нашей не повезло! — дошло до слуха, и Виктор сразу забыл свое, насторожился. — Ты слыхал про ликвидаторов? Ну, тех, что на Чернобыле работали? Засыпали взорвавшийся блок? Так вот ее старший сын средь этих вкалывал. Он военным был. Служил в те годы и тоже попал туда, хотя до полковника дослужился. Три месяца там отбыл. А потом с год лечился в госпитале, но не помогло, умер он от облучения. Как врачи сказали, передозировка погубила человека, много рентгенов нахватал. Ну да все мы, деревенские, жадностью болеем. Уж если что плохо лежит, обязательно возьмем побольше. А чего не взять, коли дармовое? Оно сегодня не нужно, завтра может сгодится. Вот и нахапал через меру, видать, сорвался, до дому не донес и с мамкой не поделился, так и кинул средь пути, ни себе, ни родне, все досталось чужим людям — и свет, и тепло. А в своей деревне ничего нету. Самого схоронили без мамки. Сказали только, что высох он в щепочку. Побоялись ее расстраивать.
Так вот этот сын вовсе редко тут бывал. Как ушел в армию, проводили его девки за околицу, с того дня — все! Годы прошли! Каб не сбрехать, лет пятнадцать. Приехал офицером, весь в звездах. Красивый был мужчина! Девки вокруг него забегали! Ну, он не промах. Домой только утром вертался, охальник. Всех девок поиспортил в нашей деревне. Одно верно, силой ни одну не взял. Сами ему на шею вешались. А с мужика какой спрос? К тому ж военный, человек безотказный.
— А у него не было семьи?
— Да у военного в каждом городе по семье! Ну, этот уж слишком пригожий был. Чего греха таить, будь я на ту пору девкой, тоже не удержалась бы, — подморгнула озорно.
«А бабка не без пороха!» — подумал Виктор, заметив, как от воспоминаний зажглись огоньки в глазах. Она словно помолодела, выпрямилась, перестала кряхтеть и кашлять.
— Так вот и деревня наша тогда другой была. Людей много. Оно и понятно, почти две сотни дворов. Что осталось от них, одни заброшенки. Часть домов разобрали и увезли в соседские деревни, иные сгорели иль сами по себе развалились от ветхости. Устояли только самые прочные. Средь них дом Волчихи.
— А что это — Волчиха? Фамилия иль так дразнили женщину?
— Волчкова она! Ну, с давних пор ихний род так прозывали, что ни баба — Волчиха!
— А не обижались на такую кликуху?
— Да что ты? То ж без ехидства и зла. Спокойно откликались и не серчали.
— В чем же ей не повезло? С сыном?
— Ну да! Посуди-ка сам, потерять человека, какому всего-то за сорок едва перевалило. Разве это правильно, чтоб старики своих детей хоронили? То самое большое горе — пережить своего дитенка. Волчиха как узнала, и все — вмиг ее болезни достали, нервные. Раньше она ровно кобыла скакала всюду, хвори ее боялись и обходили. Тут же все разом свалились на бабу и одолели мигом. Она и теперь с клюкой ходит, не жива и не мертва. Ничего не видит. Ложку не в рот, в ухо несет.
— Других детей у нее нету?
— Нет. Девки не в счет. Это не дети. А вот сына не стало.
— Да, трудно ей, — согласился Виктор.
— Так вот ведь у ней двойная беда!
— Какая же?
— Внук остался после сына. Уже большой. Ну, мать его, отбыв траур по мужу, через год вышла замуж. А Мишка, это внук Волчихи, отчима не признал. Не ужились они под одной крышей. Ссоры у них начались, даже до драк дошло. Отчим Мишку выгонял. А тот не хотел уходить. Мать не стала вмешиваться. Решила, пусть мужики сами разберутся. Но не получилось.
— Плохо дело. Мишка учился иль работал?
— Учился, пока отец был живой. Когда помер, отчим отказался платить за обучение, и пацан ушел с института, домой вертался пьяным. За что напивался, долго не знали, а потом услышали, но уже поздно. Малец связался с бандитами и влез в злую шайку. Они такое творили в городе, что за ними вся милиция гонялась, чтоб в тюрьму засунуть всех. Ну и Мишка своего отчима им сдал. А тот большим начальником был. Да только против своры трудно удержаться на ногах. Избили они того человека, всего изломали. Но врачи его собрали по кускам. Выжил и сказал пасынку, что, если тот не оставит его в покое, он всю кодлу вместе с Мишкой сдаст ментам. Посадит в тюрьму до конца жизни. Тут и мать вмешалась. Сына стало жаль, уговаривала уехать сюда — к бабке, в деревню, хоть ненадолго, чтоб одумался и понял, как надо жить.
Степановна подала еще молока и спросила:
— Не устал еще от меня? А то заглумила твою голову. Оно пойми верно. Редко кто к нам в деревню заглядывает. Друг с дружкой нам уже говорить не об чем. И так все знаем доподлинно.
— Нет, мне интересно. У нас в деревне своя жизнь была. Скучная. А вы так здорово рассказываете. Так бы и слушал вас, — похвалил бабку, та зарделась от гордости. Совсем раздобрилась, поставила перед Виктором тарелку творога, сметану и уговаривала:
— Ешь, голубчик, сколько одолеешь, а то ведь все равно выбросить придется. До города, сам знаешь, пехом не допереть, а автобусы к нам не ходят. Вот и набивай пузо, не жалей его.
Новиков подвинул к себе тарелку и спросил:
— Так чем закончилась та история с Мишкой, внуком Волчихи? Переехал он в деревню иль в городе остался?
— Приехал он, как иначе? Но не насовсем! На время, чтоб одуматься, свое будущее осмыслить и от бандитов отвязаться. Вот только одно не учли. От шпаны и гадов надо для начала в душе все оборвать и заменить выкинутую грязь чистым светом, добрыми делами, тогда решение будет крепким, последним. А тут что? Приехал, послонялся возле бабки три дня. От навоза с непривычки задыхаться стал. Надоело ему все. Кругом один. Тут его еще змея укусила. Ну, спасли, заговорили ногу. Он утром друзьям позвонил. Те вечером его забрали.
— Значит, увезли его в город? — растерялся Новиков.
— Да ненадолго! Эта чума хуже язвы. Надысь сызнова приволок его отчим. Уже стемнело, глядь,
