— А случалось, что ловила она кого-нибудь? — поинтересовался Кравцов.
— При мне, на моей памяти, нет. Но, как слышал, года за полтора до меня, припутала. С песочком…
— Ну, а если вы захотели бы пронести, сумели б?
— Не захотел бы в зону. Иль под вышку.
— А если бы речь шла не о вас. О вольном? Или управленце, кто минует душевую? Сумели б пронести?
— Я в их шкуру не влезал.
— Ну, а если бы напакостить кто-то вздумал вам, как он сумел бы унести золото с прииска? — уточнил вопрос Кравцов.
Сашка задумался, перебирал все варианты.
— Да чего там голову сушить? При транспортировке. Кто машины сопровождает? Чекисты!
— Да, но ящики опечатаны! Ты что? И каждый мешочек под пломбой! — отверг Сашка догадку Кузьмы.
— А я тебе докажу, что из мешочка можно! — стоял на своем Огрызок. И добавил: — Шприц в ход пустить и все тут.
— Каждый мешок прошивается! — осек его Чубчик и добавил: — Короче, до момента транспортировки — ручаюсь! Но и она принимает и сдает грамм в грамм.
Игорь Павлович еще долго говорил с Огрызком о Самойлове, Катерине, о работе. И, прощаясь с ними вечером, попросил не рассказывать о разговоре с ним никому.
Сказал Кравцов, что завтра оба могут выйти работать на прииск. Но Кузьма сразу отказался:
— Мне до отъезда раз плюнуть осталось. Не хочу нервы мотать. Добью свое в пекарне. Так спокойнее и мне, и Катерине.
Игорь Павлович лишь плечами пожал. Мол, ваше дело…
Весь день прокуратура проверяла документацию прииска по добыче и сдаче золота. А Кравцов обошел весь прииск. Побывал во всех бригадах. Разговаривал с людьми, присматривался к работе. Встретился с двумя мужиками, с которыми вместе отбывал срок в зоне. Не торопился увидеться с директором.
Сеймчан, узнав о приезде Кравцова, замер. Наслышаны были люди о следователе, которого все зэки называли колымским дьяволом. Слышали: если появился Игорь Павлович, чья-то голова летит с плеч. Весь Север знал, что не было у Кравцова нераскрытых преступлений. Знали, что выезжая в командировки по делам следствия, работает даже ночами. Ни сил, ни времени не жалеет. А знаний и опыта ему не занимать. Всем коллегам Кравцова известно, что на расследование самого сложного дела ему хватало не более десяти дней. Другие с подобными мучились месяцами.
Поздним вечером, когда Кравцов вернулся в гостиницу, кто-то из коллег спросил его:
— Вы когда-нибудь раньше бывали в этих местах?
— Доводилось. Правда, не в нынешнем качестве, зэком… Мало что с тех пор тут изменилось. Прииск и методы работы прежние. А ведь столько лет прошло, — задумался Кравцов, вспомнив что-то свое.
— Игорь Павлович, а Сеймчан вам памятен чем-нибудь? — тормошили его коллеги.
— Он не исключение. Памятен, конечно. Событиями, людьми, которые остались здесь навсегда. Сторожами нашей памяти, — вздохнул Кравцов и продолжил: — Неподалеку от Сеймчана есть номерная зона. В ней испокон веку содержались две категории заключенных — воры и политические. Я в этой зоне три зимы отбыл… И был средь воров один пахан. Со странной кличкой. В то время он четвертый срок отбывал. Редкий тип. Силен, как медведь, хитер настолько, что сама хитрость против него — дитя. Жесток — на удивление. Он долгое время держал в руках всю эту зону. И боялись его не только зэки, а и начальство. Он сам решал, когда ему на волю выйти. Но если кто-нибудь другой решался сбежать на волю, не спросив у пахана, считай, сам на себя руки наложил. Умел расправляться фартовый. Хотя сходы редко собирались. Он больше всех на свете ненавидел политических. А потому можете представить себе, как доставалось нашему брату в этой зоне. Что там климат, условия, питание и начальство? Все это мелочь в сравнении с властью пахана! Он был хозяином наших заработков, желудков и жизней! Да, да! — подтвердил Кравцов, увидев удивление на лицах своих коллег. — Он не терпел политических не потому, что они ему зло причинили, а оттого, что не укладывались в схему его понимания и занимались, как считал, бездельем, мороча голову себе и другим. А потому он не позволял политическим болеть. За невыполнение нормы отбирал пайку и оставлял без баланды, порой на всю неделю. Он отбирал посылки из дома, все теплое белье. И даже одеяла и матрацы у тех, кто пытался отстоять себя. Он выбивал зубы, это считалось самым легким наказанием…
— Ничего себе! — выдохнул кто-то.
— Обычно он наказывал нашего брата тем, что вгонял провинившегося в парашу. На всю ночь. Не позволял присесть. Даже на край. Зато каждый час этот человек должен был кукарекать. Если он забывал, его молотили. Начинал возмущаться — вытаскивали из параши и привязывали к столбу на несколько часов. Оно хоть зимой, хоть летом — страшная пытка. То мороз, то комары одолевали любого. И однажды я не выдержал, вступился за одного, — вспомнилось Кравцову. Он глотнул кофе и продолжил: — Подошел я к столбу белым днем и отвязал своего соседа от столба. Он зарплату отдавать не хотел фартовым. Детям домой высылал ее. Ну, а тут и с него потребовали
— жизнь или кошелек… Только я его отвязал, ко мне блатные подступили. Сразу пятеро. И на сапоги взяли. Я до того времени умел драться. Но никогда не мог себя заставить нанести удар в лицо. Тут же, когда впервые почувствовал, что меня банально убить хотят, забыл о рыцарских правилах и озверел по- настоящему. Тогда я на себе испытал состояние аффекта, — усмехнулся Игорь Павлович: — Уж не помню, как произошло, но вломил я им. И ворвался в барак к фартовым. К пахану бросился. Видно, решил разом со всеми разделаться.
— А остальные политические где были? Наблюдали молча?
— До того момента. А тут мне повезло пахана с ног сбить. Видно, он от удивленья не устоял. Так вот здесь и вломились политические. Наворочали шороху блатным. Да так, что целый месяц после той стычки мы спокойно жили. Никто нас не трогал. Но это затишье оборвалось.
Администрация покидала в шизо самых сильных мужиков из нашего барака, и воры не промедлили. С меня чуть шкуру не сняли. А когда освободили меня из зоны и восстановили в должности, в числе первых попало дело этого пахана. Он, сбежав из зоны, сумел добраться до Якутска и там ограбил ювелирный магазин. Не один он был. Не обошлось и без убийства. Сторожа убрали. И все ж поймали. Привезли в Магадан, доставили ко мне на допрос. А он и говорит: жаль, мол, что в зоне не успел размазать тебя! Теперь ты со мной калеными сочтешься. Не упустишь свою лафу! И знаете, я поддерживал обвинение. В суде. Попросил ему срок, а не вышку, как пахан ожидал. И в процессе доказал, что убийство сторожа совершено не им, а сообщниками, проходившими по делу. Сам пахан, а это я знал по зоне, никогда не душил никого. Он предпочитал не марать руки о жмуров. Эту грязную работу за него выполняли другие. А если и приходилось ему защищаться, отмахивался только ножом. Им он владел лучше, чем ложкой. Сторож был банально задушен.
— Не пойму, зачем таких живыми оставлять? Да еще садиста? В зоне он скольким людям жизни укоротил, а вы его оставили? Какой в том смысл? Сегодня он не убивал, но, вернувшись в зону, что натворит?
— Вы знаете, как англичане уничтожали крыс на судне? Они ловили десяток крыс, запускали в железную бочку. И не давали есть. Голодные крысы начинали есть друг друга. И в итоге через три недели в бочке оставалась одна крыса. Ее выпускали. И она выгоняла с судна всех оставшихся крыс. До единой. Оставалась сама хозяйкой всех трюмов, кухни. И ее на судне берегли, как члена экипажа. Ее никто не обижал. На нее даже довольствие выделялось, — рассмеялся Кравцов и пояснил: — Як чему об этом говорю? С преступностью надо бороться руками самих преступников. Как сделали это во Франции. Сюрте! Слыхали? Сыскная полиция, состоящая из бывших уголовников. Результат их работы потрясающий! За полгода они выловили всех преступников. Поймали воров. И очистили Париж от уголовщины!
— Да кто ж у нас возьмет уголовников в прокуратуру? — рассмеялись коллеги.
— А я кем был, когда отбывал в зоне? Меня не товарищем, гражданином Кравцовым звали! Но это по бумагам. А в глаза постоянно — враг народа! Это клеймо похлеще воровского! Если тем срок, нашему брату вышку давали! А знаете, сколько юристов на Колыме сроки отбывали? Сколько умерло — не счесть! Так вот
