Высветил, заложил своей лягавой. За дополнительный срок, который получил он при поимке. Он пару раз зацепил Чубчика на кулак. Но сбить с ног не удалось. И едва покачнувшись, Сашка снова бросался на Капеллана, не давая ему отдохнуть, опомниться, прийти в себя.
Чубчик изматывал Капеллана. Сыпал один за другим удары на его голову, тело. Валил с ног, но не пользовался беспомощностью, ожидал, когда встанет на ноги, чтобы нанести следующий удар.
Капеллан кипел от ярости. Он никак не мог достать Чубчика всерьез. Тот был словно заговорен.
— Дрожи, падла! Меня не приморишь, кишка тонка! За мной «малина», вся зона! Ты приговорен сходкой! Продался? Хана тебе! — Капеллан нырнул от Сашкиного кулака вниз, поймал из рукава рубахи нож, внезапно выпрямился и… рассмеялся.
Чубчик не сразу понял. Увидел наборную рукоять, торчавшую из груди, залитую кровью рубаху. Выдернул из-за пояса нож, с которым не разлучался на рыбалке. Взмахнул им коротко, резко. Но так и не увидел ничего… Попал или промазал?
Нож пробил горло Капеллана насквозь. Из него фонтаном кровь хлестала. На пыль и траву. На первую росу.
— Чубчик! Сашка! — кинулся Кузьма к пахану. Но было поздно… Руки Сашки, измазанные кровью, еще совсем теплые, разжались. Впервые совсем беспомощно.
— Пахан! Мать твою в суку! Чего развалился? Хиляем! — подскочили кенты к Капеллану. Но, увидев пробитое насквозь горло, поняли: не слышит их фартовый. Ушел от них. Один. Не предупредив никого.
— Линяем, — спохватились фартовые.
— Стоять! — послышалось громкое со всех сторон.
— Ну, падла, Огрызок, прощайся с тыквой! Засветила, навела твоя шмара! Обоих замокрим! — пригрозил Жаба.
Кузьма стоял на коленях перед мертвым Чубчиком. Ему не верилось… Он смотрел в спокойное, слегка побледневшее лицо того, с кем совсем недавно говорил о жизни. И вдруг невольно вспомнил Сашкин сон… Кузьма глянул на небо. Белая ночь. Она смотрела в лица живых и мертвых одинаково холодно и бездушно. Что ей жизнь или смерть? Кого-то не стало, кто-то появился на свет…
Бежит Валентина к дому Кузьмы. Еще не видела мертвого мужа, никто не успел ей сказать ничего, само сердце бабье беду почуяло. Кричит на весь свет. Болит нестерпимо. Его не проведешь, не обманешь.
— Саша! — остановилась перед телом. Упала на колени. Обняла Чубчика. Взвыла на весь свет: — Что ж ты, Кузьма, не уберег его? — укорила Огрызка. И спросила жестко: — Кто его убил?
Огрызок молча указал на Капеллана. Женщина оглянулась, увидела мертвого пахана. И процедила сквозь зубы зло:
— Будь он проклят!..
Восьмерых беглецов из зоны, не мешкая ни минуты, затолкали в следственный изолятор оперативники милиции. Поставили усиленную охрану со всех сторон. Сашку и Капеллана увезли со двора онемевшего от горя Кузьмы. Он сидел на крыльце, смотрел на пятна крови и хотел теперь одного: чтобы все случившееся оказалось лишь страшным сном…
— Кузька! Родной! Жив! Слава Богу! — ворвалась во двор запыхавшаяся, растрепанная Катерина. За нею едва успевал Кравцов. Он уже услышал о смерти паханов и решил, не медля, выяснить у Кузьмы все обстоятельства случившегося.
— Только не теперь, — замотал головой Огрызок, и Игорь Павлович увидел слезы, брызнувшие из его глаз.
Кузьма пытался скрыть их, остановить, но они позорно текли по щекам, не желая слышать голос разума.
— Чего вы ко мне пришли? Хиляйте к Капеллану. Покуда санитары морга у него не сожгли барахло. Там в подкладе телогрейки зашита рыжуха. Шустрите.
Кравцов решил оставить Кузьму на время в покое и поспешил со двора. Огрызок смотрел ему вслед, качая седой головой, и говорил еле слышно, упрекая вслед:
— А ботали, не опаздывает следчий. Да только и он — фраер, как все, других не файнее.
Катерина, не обращая внимания на сопротивление, унесла Кузьму в дом. Уложив на диван, обтерла лицо холодной марлей. Укрыв мужика, принесла чай:
— Пей, заморыш мой, недокормленный горемычный мышонок, бедолага моя сивая! Это что ж голову твою в минуты морозом прохватило? Ведь сколько пережил, а этого горя сердце не выдержало. Поспи, успокойся, — удерживала мужа на диване силой.
— Пойди, калитку закрой! Прошу тебя! И ворота! Чтоб никто не возникал к нам. Не терзал душу всяким трепом! Так хочется тишины! Есть ли она в свете! Иль только мертвым в подарок за жизнь дадена? — злился Кузьма неведомо на кого.
Катерина закрыла ворота и калитку. Убрала во дворе. Счистила кровь с порога, земли, со стены дома. Когда вернулась в избу, Огрызок курил папиросу за папиросой.
— Что так долго не вела Кравцова? Иль дрых, задрыга, в гостинице, как хорек?
— Чекистов арестованных допрашивал. Двоих. Я в это время и ворвалась. Он едва успел по дороге оперативникам крикнуть, чтоб в камеру вернули допрашиваемых. А те, что с ним приехали, поселковых к себе вызвали. Уж не знаю, о чем они там говорят.
— Сашку жаль. Все не могу поверить…
— Да погоди ты, может, не насмерть, может, ранил его бандюга? — успокаивала Катерина.
— Капеллан не промажет. Эта падла мокрил редко, но враз. Он дышать не оставлял, когда хотел ожмурить…
— А самого его кто убил?
— Сашка, — выдохнул Огрызок. И снова перед глазами вспыхнул, как наяву, последний миг схватки.
Кулак Чубчика, рванувшийся к скуле, скользнувшее от него лицо Капеллана, опустившего лишь на миг правую руку вниз. В следующее мгновение, его невозможно было предположить, оттеснив Чубчика всего на шаг, взмахнул рукой коротко. Никто, даже сам Чубчик, не приметил нож в руке Капеллана. Чубчик прервал его радость внезапно: пахан не ожидал ответного удара. Сашка заставил себя лишь на миг пережить, опередить смерть. Кузьме запомнились округлившиеся от удивления глаза Капеллана, застрявшее в горле ругательство и фонтан крови, обдавший обоих последним теплом угасшей вражды.
Сашка лишь мгновение держался за нож. Но рухнул вместе с Капелланом. Словно не удержался на ногах.
Огрызок погасил папиросу мимо пепельницы. Ведь и ему сегодня пригрозили схваченные милицией фартовые. И с ним постараются свести счеты сбежавшие или освободившиеся законники. Не только с ним, а и с Катериной. С нею, бабой, по закону «малин» учинят разборку…
— Ну уж хрен вам всем! — подскочил Огрызок и, одевшись, решительно направился к двери.
— Ты далеко настрополился? — ахнула Катерина.
— К Кравцову! — бросил через плечо Кузьма и торопливо шагнул за порог.
Игоря Павловича он нашел в милиции. Кравцов глазам не верил. Впервые, без вызова, сам Кузьма пришел в милицию. И попросил уделить ему несколько минут.
— Не стал бы я встревать в дела ваши. И все ж за Чубчика простить не могу. Век бы о том не трехал. Да приперло. Теперь слушай, следчий, — отвел Огрызок Кравцова в сторону. Заговорил тихо, так что никто из оперативников и следственной группы ничего разобрать не мог.
Игорь Павлович слушал напряженно, внимательно, стараясь не пропустить, не забыть ничего. Потом, взяв Кузьму за плечо, завел его в кабинет. Тот говорил:
— Теперь кенты должны кого-то паханом сделать. Без того не смогут. Скорее всего — Жабу. Он больше других подходит. Он знает всех. Ему больше других доверял Капеллан. Он в курсе всего. И о рыжухе. Ничем его не возьмете. Темнить станет. Психом нарисуется. Сам себе пасть иголкой прошьет в знак протеста против следствия. Яйцы к нарам себе прибьет. Чтоб на допросы не ходить. Силен в трамбовке. Но… Слабину имеет. Одна она у него. Мышей боится, козел, пуще смерти. Пару дней в такой одиночке — сам запросится на допрос. Расколется по самую сраку, лишь бы в другую камеру попасть, где мыши не водятся.
